Косыгин
Шрифт:
Не знаю, был ли оправдан такой жесткий разговор с Александром Дубчеком, первым секретарем ЦК Компартии Чехословакии, совершенно душевно разбитым в те дни. Он, вознесенный у себя на родине в творцы «социализма с человеческим лицом», был буквально раздавлен. Собеседники толкуют с ним о политической ситуации, спрашивают, что он хотел бы предложить, а у него перед глазами арест: «…вошли ваши люди с автоматами, вырвали телефоны и все. С тех пор ни с кем не было контакта, и мы не знаем, что случилось. Я встретился с т. Черником, он говорит, что тоже ничего не знает, потому что его взяли таким же образом, как и меня. Был он в подвале вместе с остальными, пока не разобрались.
Брежнев предложил не толковать это сообщение, оно, мол, не поможет делу. Кто знает, может и стоило как раз потолковать…
На два десятка лет Александр Дубчек ушел в политическую тень, работал экономистом в одном из словацких лесхозов. В политику его вернула «бархатная революция». Дуб- чека избрали председателем Федерального собрания Чехословакии. На Советский Союз, страну, в которой он рос, зла не держал. Погиб он в автомобильной катастрофе по дороге из Праги в свою родную Братиславу.
Олдржих Черник еще какое-то время оставался во главе правительства. Поздней осенью того 1968 года он прилетел в Москву. Накануне отъезда сказал об этом Штроугалу: «Звонил мне Алексей, пригласил на недельку отдохнуть».
И вот что было дальше.
«Черника устроили на одной из правительственных дач, — вспоминал Л. Штроугал, — и Косыгин с ним ежедневно на протяжении целой недели встречался. Вернувшись в Прагу, Олдржих подробно рассказал мне о московских впечатлениях. Одним из главных вопросов в беседах с Косыгиным был зондаж о высшем эшелоне власти в Чехословакии. Речь шла о самых высших постах. Черник уже в то время считал, что с Дубчеком дело решительно не пойдет, и называл в качестве первого секретаря Гусака, приводя при этом достаточно убедительные аргументы. Гусак, напоминал Черник своему собеседнику, словак, а словацкий вопрос в 1967–1968 годах был в ЧССР очень острым. Он девять или десять лет просидел в тюрьме по несправедливым обвинениям, это человек, в чьих политических способностях никто не сомневается. Свою собственную кандидатуру Черник, чем подчеркнуто интересовался Косыгин, Олда исключил. Собственно об этом он даже говорил на пленуме ЦК КПЧ в апреле 1969 года, когда Гусака избрали первым секретарем. Черник тогда выступил и объяснил, почему он поддерживает кандидатуру Гусака.
Но больше всего Косыгина интересовали стратегические проблемы, реформы, в которых остро нуждалась социалистическая система и которые были крайне важны для ее дальнейшего развития. Алексей Николаевич расспрашивал о наших представлениях, как мы собираемся поднимать экономику.
В свое время один венгерский философ послал Яношу Кадару, первому секретарю ЦК Венгерской социалистической рабочей партии, письмо в 40 страниц о необходимости считаться с экономическими законами. Косыгин говорил, что мы — он подразумевал социалистическую систему — об этом так же думаем, но идеологи мешают сдвинуть воз экономики с места. Я убежден, замечал он, что отношения стоимости мы должны приводить в движение, хотя и не имеем пока цельного представления, к чему это может привести.
Сегодня мы это называем законами рынка. Косыгин тогда говорил Чернику, что эти вопросы нам надо разработать, и не только теоретически, но и с привлечением людей, которые знают народное хозяйство, понять, как использовать экономические стимулы, чтобы развитие не пошло по непредсказуемому пути, чтобы предотвратить хаос.
Еще Косыгин боролся за самостоятельность предприятий, повышение их собственной роли в управлении. Он критиковал ситуацию, когда директор не может принимать решения по вопросам,
Итак, беседы Косыгина с Черником на исходе 1968 года свидетельствовали о том, что советский премьер склоняется к определенным реформам в экономике. Но эти шаги должны быть продуманы, особенно с учетом того, как это скажется на всем обществе. Политические последствия экономических реформ были неясны, и это сдерживало Косыгина. «Опыт Чехословакии, — замечал Штроугал, — с одной стороны, его настраивал позитивно, а с другой — немного пугал».
В очередной раз Штроугал, уже председатель правительства ЧССР, встретился с Косыгиным в Москве, на XXIV съезде КПСС. В перерыве, после доклада Брежнева, два премьера, чехословацкий и польский, обменивались первыми впечатлениями. К ним подошел Косыгин.
— Теперь мы знаем, что вы будете делать в экономике, — сказал ему Ярошевич.
Косыгин был в хорошем настроении, улыбался и спросил Штроугала, что думает об этом Лубомир Иосифович.
— Мне эта программа нравится, — ответил председатель правительства ЧССР, — но вот какими будут шаги, действия, затрагивающие фундаментальные проблемы?
Отвечая ему, Косыгин говорил, что такие шаги готовятся, в докладе Брежнева они предусмотрены.
Прошел год и два, а почти все, что было намечено, оставалось на бумаге.
— Алексей, вы такие перспективные вещи задумывали, — сказал как-то Косыгину чехословацкий премьер. Они были вдвоем, прогуливались в парке правительственной резиденции в Варшаве перед началом сессии Совета Экономической Взаимопомощи.
И в этот раз, по словам Штроугала, Алексей Николаевич словно распахнул сердце.
— Мы были с глазу на глаз, и Косыгин, такой, казалось мне, сдержанный человек, вдруг небывало остро для него раскритиковал отношение к экономической реформе. «Ничего не осталось, — горько сказал он. — Все рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят».
— Прогуливались мы с Косыгиным примерно полчаса, — продолжает Л. Штроугал. — Алексей Николаевич очень критично оценивал деятельность руководства КПСС, хотя ни одного имени, в том числе и Брежнева, не назвал. «Реформу торпедируют, людей, с которыми я разрабатывал материалы для съезда, уже отстранили, а призвали совсем других. И я уже ничего не жду», — с горечью сказал он.
Советская экономика упорно не хотела становиться просто экономикой, подчиняться законам экономического развития. Слова о всемерном развертывании товарно-денежных отношений лишь сотрясали воздух. Штроугалу вспоминаются встречи с Николаем Байбаковым, в то время председателем Госплана.
— Николай Константинович — очень серьезный человек, решительный сторонник плановой системы. Он нефтяник, а нефть черпали и продавали полной мерой. Байбаков усмехнулся над тем, что провозглашают на съездах. Он задавал вполне логичные вопросы, но сам же давал на них негативные ответы: «Это не пойдет».