Кот баюн и чудь белоглазая
Шрифт:
На цыпочках, продвигаясь вдоль стен, Коттин уловил тихий разговор, остановился. Стефан, сделав шаг, уткнулся в плечо древнего странника, замер. Услышал тоже, стал напряжённо вслушиваться.
— Хава, ты точно знаешь, что бояр убили?
— Точно, говорю тебе! Спрячься пока. Хоть в подвал. Есть у тебя во дворце свои люди?
— Что происходит — в город проникли враги?
— Может и враги, Мишна. А, может, драка за престол. Нам то, что до того — нам надо просто выжить.
— Хава, заклинаю тебя! Ты Стефана не видела?
—
— Стыдно-то как! Без свадьбы, без закона…
— Брось, девочка моя! Не переживай! Мы, иудеи, когда-то дали мораль всем народам. На основе этой морали они создали свои законы. Для себя. Для нас эти законы не обязательны. Для нас главное — выживание. Где те римляне, где ассирийцы? Песок времени затянул их империи. А мы — живы, и переживём все народы.
— Хава, когда я рожу — кем будет считаться ребёнок? Я-то по маме хазарская еврейка, по отцу нормандка. А у Стефана — мать чудь, отец — гот.
— Родишь девочку — будет считаться еврейкой.
— А мальчика?
— Если правильно воспитаешь сына и он примет нашу веру — станет иудеем, — хитро улыбнулась старуха.
Стефан увидел, как Коттин почесал затылок и нахмурился. Он долго молчал, потом проворчал:
— Вот оно как! От ствола их морали выросли могучие ветви — христианство, ислам. А нас боги уже не слышат.
Бывший Кот решительно толкнул дверь в комнату, где жила Хава с молодой девушкой.
— Что я тут слышу? — спросил Коттин.
— Так, не подслушивай, и ничего не услышишь, — спокойно ответила Хава, заслонив Мишну.
— Ах, всё-то ты мораль читаешь, — обиделся Коттин. — Не бойся, она из моей команды.
— Ну, из твоей, так из твоей, — притворно вздохнула Хава. — Считай так, если тебе удобнее.
— Мишна, ты что — уже того?
— Чего того? А, ты об этом! Это, господин Коттин, женские дела. А что? Он — потомок королей. Неплохой расклад.
— Так ведь, … ладно, делай, что хочешь! — махнул рукой древний странник. — Только я хочу предупредить: сейчас тут неспокойно — поберегитесь.
— Да уж постараемся. Хава, так вообще рабыня. Хуже не будет.
— Есть рабы и рабы, — проворчал Коттин. — Бежали бы лучше к старику Никону. Стефан расскажет, как добраться!
— Господин, мы останемся в городе. В случае чего — переберёмся в слободы. Переждём беспорядки. А где светлый князь?
— Хотел бы я сам это знать! Значит, остаёшься? — Коттин опять влез в мешок, на этот раз на пару секунд. Тускло блеснул металл. Странник вынул из ножен старинный кинжал — он засиял багдадской сталью — острый, драгоценный.
— Ваше огниво, — улыбнулась Мишна, подавая Коттину его вещицу.
— Возьми кинжал, может быть, пригодится. Потом, когда мы вернёмся, отдашь, — равнодушно промолвил Коттин.
Мишна взяла кинжал, и, не зная, куда его спрятать, стала вертеть драгоценное оружие в руках. Коттин
Стефан неловко подошёл к девушке, обнял её. Постояв пару секунд, стыдясь при всех поцеловать Мишну, шепнул ей:
— Ты это… жди меня. Я приду. Обязательно. Если сильно задержусь — назови сына…
— Сына назову Иваном. А девочку — Марией. Или Елизаветой.
Стефан долго смотрел на девушку, махнул рукой.
— Где, говоришь, тут дверь в гридницу? — спросил Коттин старуху, не считая нужным подставлять молодых.
— Какая дверь? — Хава смотрела наивно, простодушно.
— Слушай, — страшно прошипел в лицо старухи древний оборотень, — ты понимаешь, сколько веков я топчу землю?
— Извини меня, мудрый, — побледнела Хава. — В предпоследнем чулане слева по коридору. За вешалкой. Надо поднять доски снизу.
— Ну, прощайте! — Коттин дёрнул Стефана, потянул за собой. — Мы пошли. Что с подземным ходом?
— Завален землёй… в двух местах. Летом расчищать будем, — шепнула старуха.
— Бесхозяйственность, — проворчал Коттин, исчезая во тьме коридора. Остановился, спросил самого себя, — Это как в двух? Как узнали?
Наступила тишина. Только трещал огонь свечи, чуявший присутствие странного существа.
— А ты умница! — наконец, сказала старуха Мишне. — Наши имена-то, старинные! Запомнила! Спасибо!
Раздался женский крик, переходящий в визг.
— Никак Людмила рожает! Пойдём в мыльню, через двор!
Стефан обогнал названного брата, нырнул в чулан. Пошарил по стене, скинул на пол какие-то армяки, шубы — вынул доски. За стеной оказался узкий ход, идущий к наружной стене, затем он упирался в дощатую перегородку. Подняв доски, проникли в комнату, заполненную посудой, кувшинами. Остро пахло кровью, кислятиной. Тела уже убрали, видимо стащили вниз.
— Вот здесь я и был. Вон щель, в неё видна часть залы. Это гридница.
— Тише, — прошептал Коттин. — Стой здесь! Я посмотрю, что там происходит.
В гриднице, освещённой многочисленными свечами в бронзовых подсвечниках, пребывала многочисленная толпа. Над всеми возвышался огромный Грубер, начальник поварни — в его руке блестел короткий меч. Вокруг него теснились гридни, повара, торговцы. У всех было оружие — у кого сабля, у кого короткий дротик. Люди часто входили и выходили — иногда даже и бегом. Короче, в этот полуночный час жизнь во дворце кипела. В центре круговорота, на княжеском столе, правда, стащенном с возвышения, сидел лысый человек с длинным носом — дворецкий Долгодуб. Именно к нему подбегали люди, что-то говорили, иногда шептали на ухо.