Кот госпожи Брюховец
Шрифт:
Окруженный подобострастными официантами и подвыпившими друзьями, в сюртуке с шелковыми лацканами, в тщательно отутюженных брюках, в гладком шелковом жилете, в цилиндре на золотистой шевелюре велосипедист шествовал к столу, возле которого застыли бледный инженер с разрумянившейся Дашкой.
– И доктор Коровкин здесь! – Неприятно пораженный встречей доктор хотел было уйти, но столкнулся нос к носу с Густавом Оттоном: в петличке его нарядного костюма красовалась неизменная гвоздика.
– Всем шампанского! – Петя хлопнул в ладоши. – Клим Кириллович! Не обижайте чемпиона! Дашка! Иди сюда!
– У
– Ха-ха-ха! Люблю тебя, Дашка, за кусачий характер! – Петя бросился к певице. –Зверушка ты моя чудная! Отпразднуем мою победу. И котика твоего прихватим. Ты, главное, взгляни, кого я тебе привел!
Дашка задрала голову и замерла. В толпе почитателей Пети Родосского стоял элегантный господин в белом – от его атлетической фигуры веяло мужественностью. Дашка повела остреньким носиком – о божественный аромат дорогого табака и изысканного парфюма! А эти плотоядно приоткрытые полные вишневые губы... А эти выпуклые глазищи оливкового цвета...
– Клим Кириллович! – Петя Родосский теребил доктора Коровкина за рукав. – Вы здесь, как хорошо. Но где же Мария Николаевна? Она обещала прийти!
– Мария Николаевна?
Доктор Коровник похолодел –неужели он не усмотрел за младшей дочерью профессора Муромцева? Неужели она тайно посещает «Аквариум»?
– Да бросьте вы их! – Петя тащил доктора за соседний стол, на котором выстроилась целая батарея бутылок, вокруг стола суетились официанты и гомонили Петины собутыльники. – Дашка никуда не денется, зачем ей этот теленок? На один зубок. Отпразднуйте с нами нашу победу!
Доктор подчинился, машинально сел и оглядел гуляк. Кандидата Тернова он так и не обнаружил – и это единственное, что можно считать приятным в этой ситуации. Но Мария Николаевна Муромцева! Бестужевская курсистка! Интеллигентная девушка! Увлеченная античной и средневековой историей! Какой он дурак! Не заметил, что гимназистка Мура давно выросла! Стала барышней, привлекательной для мужчин! И не только для тех, кто имеет серьезные намерения, но и для тех, кто готов полакомиться сладеньким бесплатно, избегая всяких обязательств. Ее семья не знает, какую тайную жизнь ведет она! Как и родители сосунка, которого едва не окрутила Дашка!
Доктор взглянул на стол, где только что сидел смешной юнец. Кажется, первый визит его до смерти напугал – мальчик поспешил скрыться. И правильно сделал.
– За победу! За величайшего велогонщика России! – Дашка залпом выпила бокал шампанского, отшвырнула его и вспрыгнула на стул.
Шансонетка выделывала на стуле танцевальные па, бросая пламенные взоры на белоснежного красавца, а тот с легкой усмешкой следил за вызывающими движениями Дашкиного бедра. Гуляки в восторге аплодировали.
Захочу – полюблю,
Захочу – разлюблю!
Я над сердцем вольна,
Жизнь на радость
Мне все в жизни трын-трава!
Дашкин голосок звучал хрипловато, но приятно. С тонкими раздувающимися ноздрями, с лицом, дышащим дикой страстью, она была очень эффектна. Показалось Климу Кирилловичу или нет, но шансонетка подмигнула ему. Доктор Коровкин выпил предложенную кем-то рюмку водки и почувствовал, что лоб его покрыла испарина.
– Жалко, Платоши нет! – воскликнул землисто-бледный инженер, совсем забывший о докторе. – Пропал черт полосатый.
– Зачем он тебе? Над Степкой измываться? – Дашка захохотала и топнула ножкой так, что посуда на столе задребезжала. – На том свете будете насмехаться над ним! На том свете!
– Не надо о грустном! – закричал Петя. – Грустить будем завтра! На кладбище! Пойдем Степку хоронить! Вы знали Степку? Чудесный малый был, земля ему пухом! Я посвящу Степке велопробег! В годовщину его гибели!
Дашка отцепила розу от выреза своего декольте и бросила ее белоснежному красавцу. Розу тот поймал, но его смуглое лицо оставалось непроницаемым, снимать шансонетку со стула он не собирался.
– Правильно! – Красавец повернулся к Пете Родосскому. –Как утверждал мой великий предок, кормчий Менелая, смерть – это праздник. И кладбище должно быть самым красивым местом для живых: высокие кипарисы, белый мрамор склепов, цветы и незатухающие лампады. В Петербурге таких нет.
Доктор Коровкин слушал безумные пьяные речи и ощущал себя в кругу умалишенных. Где-то в углу звенела разбиваемая посуда, доносились истерические вопли, визгливая брань. Впрочем, он и сам потерял всякую опору под ногами. Он не понимал, ждать ли ему появления Муры, кандидата Тернова или незаметно исчезнуть? В сумеречных аллеях сада, в темной, нависшей над верандой листве, зажглись китайские фонарики, клубы табачного дыма образовывали причудливые плотные облачка.
– Если бы здесь был Платоша, – включился в поток безумия Михаил Фрахтенберг, – он бы вас понял. Он считает, что древний Египет любил смерть, как самый верный и красивый путь к жизни. Египтяне и в своих пирамидах устраивали фараонам прекрасную жизнь – с драгоценностями, картинами, портретами, золотом и серебром. Платоша мне рассказывал, что провел ночь в саркофаге Аммен-Хеюба, сны египетские видел. Предпоследний фараон какой-то династии... Да мумию его продали баварскому герцогу.
– В России лучше, – обиженная Дашка спрыгнула в объятия Фрахтенберга, – не таскают из могил трупы по коллекциям...
– Египетские мумии есть и в Эрмитаже! – Фрахтенберг крепко прижимал к себе красотку левой рукой, а в правой держал бокал с шампанским. – Есть и в частных коллекциях. Да и не все нашли, умели на Ниле своих мертвецов прятать. Сына Аммен-Хеюба, коронованного в младенчестве, до сих пор не отыскали.
– Может, нашли, да не распознали, – вяло отмахнулся доктор. – Вон, я в газетах читал, американский музей собирается купить тиару царицы Сантафернис. А где тело самой царицы? Лежит где-нибудь без тиары. – Клим Кириллович с трудом подавил икоту, ему было нестерпимо грустно. – И ни-и-икто и не предполагает, что это египетская царица. ..