Кот госпожи Брюховец
Шрифт:
– Господин Фрахтенберг, – строго прервала Мура, – вы кощунствуете: говорите о покойном, как о святом...
– А он и есть святой в некотором смысле, – Фрахтенберг снова осклабился. – Невинная жертва, погиб ни за что, ни про что...
– Вы не очень благоволите к покойнику, – укорила девушка.
– Мне до него нет никакого дела, –возразил инженер. – Это человек не моего круга. Пустой, лицемерный. А почему, Мария Николаевна, вы не представили меня вашему спутнику?
Неожиданный вопрос поверг Муру в растерянность.
– Я думала...
– Мы знакомы, что притворяться, – пробурчал недовольный присутствием Фрахтенберга грек. – Вчера на велодроме познакомились да в «Аквариуме» продолжили...
Фрахтенберг смотрел на Муру остановившимся, бесцветным взглядом.
– Отчего ж, господин Ханопулос, вы нас вчера так рано покинули? – спросил он с намеком. – Куда вы так торопились?
– Срочное коммерческое дело, – огрызнулся грек. – Для того и прибыл в столицу российскую.
– Вы в Петербурге третий день? – Мура попыталась разрядить напряжение. – И как, удается ныне в три дня разбогатеть?
– Я близок к этому! – Грек выкатил оливковые глаза. – Еще немного – и смогу думать о своем будущем. Хотелось бы не зависеть от отца...
– Похвальное стремление, – одобрил Фрахтенберг, переместившийся за спины Муры и Эроса.
Толпа у храма расступились, освобождая проход для несчастных родителей Степана Студенцова: крепкий мужчина с густой пшеничной, тронутой серебром, растительностью на красноватом лице, поддерживал заплаканную, закутанную в черную шаль низенькую полную женщину. Следом шествовал сутулый господин с высоко поднятой головой, с остренькой рыжей бородкой и рыжими усами, с черной креповой повязкой на рукаве.
– Я знал, что он непременно явится, – прошептал за спиной Муры Фрахтенберг.
– О ком вы?
– О рыжем Магнусе. Один из совладельцев банка Вавельберга. Там купец Студенцов держит свою казну. Вот с кем надо делать деньги, господин Ханопулос.
Прекрасный грек улыбнулся Муре и ответил, не оборачиваясь:
– Биржевые игры не для меня. У меня есть более безопасные способы разбогатеть.
За родителями покойного под сень благоуханных сводов потянулись и прочие желающие отдать последний долг безвинно убиенному. Инженер Фрахтенберг пробрался к паперти: поджидать Петю и Платошу.
Как ни странно, взрыв мало изуродовал лицо Степана: ожоги и ссадины замазали гримом, брови и ресницы были опалены, но даже без них явно проступало сходство кряжистого осиротевшего купца и юного мальчика в гробу. Бледное чело опоясывал бумажный венчик, руки, вернее, их отсутствие, скрывало белоснежное покрывало, на груди лежала иконка Владимирской Божией Матери старинного письма, в серебряном окладе.
– Всякому прегрешению вольному и невольному... – выводил звучный, сильный голос священника.
– Господи помилуй, Господи помилуй, – подхватывал слаженный хор певчих.
При каждом взмахе кадила прихожан окутывали волны ладана, от зажженных восковых свечей исходил душный ароматный чад. Бесшумные старушки в черном хлопотали вокруг несчастной, обеспамятовавшей матери.
Мура искоса посматривала на прекрасного грека: тот истово крестился, кланялся, смуглое лицо его выражало глубокую
– Я поклялся головой Зевса, – шепнул он Муре на ушко, – что теперь-то вас не потеряю. Вы – моя судьба. Я слышу: Божия Матерь и Афродита шепчут мне слова одобрения.
Мура перекрестилась, поправила черное кружево на голове.
– А жених у вас есть?
Девушка недовольно повела бровями.
– За мной следят, – торопливо пояснил грек, – не убьют ли меня из ревности?
Мура подумала о докторе Коровкине.
– Слева, у образа Николая Угодника, человек. Я его давно заметил.
Мура отыскала взором преследователя Эроса: костлявый мещанин с окладистой неряшливой бородой, погруженный в христианскую скорбь, не имел особых примет и не походил на человека, который плелся сегодня за ней с самого утра.
– Вам показалось, – шепнула она, – впрочем, давайте проверим: выйдем из храма.
На улице Мария Николаевна всей грудью вдохнула. Грек, раздувая ноздри, покосился на вздымающуюся грудь, обтянутую тонкой тканью, –косые многозначительные взгляды будоражили девушку. Мещанин из церкви за ними не последовал, не было видно и неприметного господина, увязавшегося за Мурой от ее дома.
– Я еще не посетил достопримечательности столицы, – сказал коммерсант, – мне хотелось бы, чтобы их мне показали вы. Допустим, собрание древностей в Эрмитаже. Не откажите гостю, восхищенному вами...
– Логичней, чтобы Эрмитаж вам показал Платон Симеонович Глинский, он там служит. Хотите, познакомлю?
– Нет, увольте. Предпочту осмотреть мумии в более приятном обществе, в вашем, например.
Продолжить беседу им помешал пожилой посыльный в темно-малиновой фуражке: он нерешительно приблизился и, выяснив, что перед ним именно Мария Николаевна Муромцева, передал порученный ему пакет.
Мура присела в тени огромной липы на скамью и вскрыла конверт. Послание было от Софрона Ильича Бричкина. Оно содержало всего две фразы: прочитав их, девушка закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Господин Ханопулос опустился на колени, отвел Мурины ручки от ее лица и стал их целовать.
– Дорогая Мария Николаевна! Кто посмел огорчить вас? Успокойтесь, утешьтесь. Могу ли я вам помочь?
– Я не поеду с вами, Эрос Орестович, в Эрмитаж... не могу... – всхлипнула Мура. – Сегодня ночью погиб мой кот!
Господин Ханопулос отпрянул.
– В моей конторе, – утирая последние слезы, подтвердила Мура.
– Квартире? – переспросил девушку грек.
– Да, да, – спохватилась она. Эрос Ханопулос помог Муре подняться и заглянул в заплаканные глаза.
– Беда невелика, – ласково сказал он. – Котов в мире превеликое множество. Поручите прислуге принести мне кошачий труп. Я все улажу. Вы будете мной довольны. Я хорошо отношусь к котам. Мне не нравится, когда их топят или вешают. Они достойны более высокой участи. Мой предок Каноп, кормчий Менелая, похоронен в Египте. А в Египте коты считаются священными существами...