Кот и полицейский. Избранное

Кальвино Итало

– Пошел на место! Иди на шухер! – в ярости заорал Христосик. Это была ярость существа сытого и оттого еще более эгоистичного и злого.

Долговязый понимал, что сменить Турка было бы более чем справедливо, но он видел также, что убедить Христосика будет не так-то просто. "А без шухера можно завалиться", – подумал он и, вынув револьвер, направил его на Турка.

– Быстро на место, Турок! – сказал он.

В отчаянии Турок решил хотя бы захватить что-нибудь с собой. Он загреб своими ручищами полную пригоршню миндального печенья, густо обсыпанного кедровыми орешками, и двинулся к двери.

– А если тебя застукают с этими пряничками, дурак, что ты

им споешь? – почти мягко сказал Долговязый. – Оставь все здесь и катись.

Турок плакал. Христосик почувствовал, что ненавидит его. Схватив торт, на котором было выведено "С днем рождения", он швырнул его в лицо товарищу. Турок вполне мог бы увернуться, но вместо этого выставил вперед физиономию, чтобы на нее попало как можно больше крема, потом засмеялся сквозь сладкий пластырь, залепивший ему лицо, шляпу и галстук, и помчался на место, слизывая крем с губ, с носа, чуть ли не со скул.

Под конец Долговязому все-таки удалось взломать главную кассу, и он принялся рассовывать по карманам банкноты, то и дело разражаясь проклятиями, потому что бумажки прилипали у него к пальцам, выпачканным джемом.

– Все, Христосик, пора смываться, – сказал он, спрятав последнюю пачку.

Но Христосик не мог так сразу все кончить, Нет, он должен был так нажраться, чтобы потом долгие годы было о чем рассказывать товарищам и Мари Тосканке. Мари Тосканка была любовницей Христосика, у нее были длинные палкообразные ноги, фигура и лицо кобылы.

Мысли Христосика прервало новое появление Турка. На этот раз Долговязый без всяких разговоров сразу вытащил револьвер, но Турок крикнул только одно слово: "Легавые!" – и бросился бежать вприпрыжку, подхватив рукой полы плаща. Подобрав последние мелкие билеты, Долговязый в два прыжка очутился у двери. Христосик бросился следом.

Христосик не переставал думать о Мари: ему только сейчас пришло в голову, что можно было бы захватить для нее разных вкусных вещей, что он ни разу не сделал ей подарка и в конце концов она когда-нибудь устроит ему сцену. Он бросился назад, схватил несколько трубочек с кремом, сунул их за пазуху, но сейчас же сообразил, что выбрал самые хрупкие изделия, и начал сгребать и сваливать за рубашку все, что казалось ему более или менее плотным. Однако почти в ту же минуту на витринном стекле появились тени полицейских, которые, размахивая руками, показывали куда-то в глубину улицы. Один из полицейских прицелился и выстрелил.

Христосик забился за прилавок. Как видно, полицейский промахнулся, потому что все сокрушенно покачали головами и стали смотреть через ставни внутрь. Немного погодя Христосик услышал, что они нашли открытую дверь и входят в магазин. Скоро все помещения наполнились вооруженными полицейскими. Христосик сжался в комочек, но время от времени, чтобы успокоиться, совал себе в рот дольку лимона или ломтик груши из банки с глазированными фруктами, которая оказалась рядом.

Легавые установили, что было произведено ограбление и что, судя по следам, оставленным на полках, грабители лакомились кондитерскими изделиями. Мимоходом полицейские подбирали валявшиеся повсюду сласти и отправляли в рот, стараясь не спутать следов. Усердие, с которым они пытались обнаружить улики, было так велико, что через несколько минут они все ввалились в кондитерскую и принялись за обе щеки уплетать сладкое.

Христосик громко чавкал, но его совсем не было слышно за чавканьем полицейских. Он чувствовал, как под рубашкой по груди у него текли растаявшие сласти, как подкатывает к горлу тошнота. Увлекшись засахаренными фруктами, он с большим опозданием

заметил, что путь к двери свободен. Впоследствии полицейские рассказывали, что увидели обезьяну, сплошь облепленную кремом, которая, опрокидывая вазы и роняя на пол коробки с тортами, вприпрыжку выбежала из магазина. Прежде чем полицейские пришли в себя от изумления и выбрались из тортов, в которых увязли их подошвы, Христосик был уже в безопасности.

Войдя к Мари Тосканке, Христосик расстегнул рубашку и нашел у себя на груди пласт какого-то бурого теста, крепко прилипшего к телу. До самого утра они, лежа рядом на кровати, лизали и ковыряли этот пласт, пока не подобрали последнюю крошку и не слизали последнюю каплю крема.

Доллары.

Перевод А. Короткова

После ужина Эмануэле забавлялся мухоловкой, шлепая ею по оконному стеклу. Ему было тридцать два года, и он был толст. Его жена Йоланда переодевала перед прогулкой чулки.

За окном простирался огромный пустырь, заваленный обломками старых, заброшенных складов, за которым лежало море, видневшееся между обветшалыми домами. Море было все черное, вверх по улицам несся тугой ветер. В бар "Бочка Диогена" вошли шесть моряков с американского эсминца "Шенандоа", стоявшего на внешнем рейде.

– У Феличе шесть американцев, – сказал Эмануэле.

– Офицеры? – спросила Йоланда.

– Моряки. Это даже лучше. Поторапливайся.

Водрузив на голову шляпу, Эмануэле начал крутиться на месте, стараясь попасть в рукав пиджака.

Йоланда кончила возиться с подвязками и теперь запихивала поглубже бретельки бюстгальтера, которые все норовили вылезти из-под платья.

– Ну, я готова. Идем.

Они спекулировали долларами и сейчас собирались узнать, не продадут ли им американцы свою валюту. Супруги были людьми почтенными, хотя и спекулировали долларами.

Несколько пальм, посаженных на пустыре, среди обломков для того, чтобы хоть немного скрасить унылый пейзаж, стояли растрепанные ветром, словно в безутешном горе. Посредине пустыря виден был ярко освещенный павильон под вывеской "Бочка Диогена", построенный ветераном войны Феличе. Бар построен был с разрешения городской коммуны, невзирая на протесты оппозиционных членов муниципалитета, заявлявших, что эта постройка портит весь вид. Павильон имел форму бочонка. Внутри бочонка помещался бар и стояли столики.

– Так вот, – сказал Эмануэле, – первой заходишь ты, присматриваешься, завязываешь разговор и спрашиваешь, не хотят ли они меняться на лиры. С тобой они скорее договорятся. Потом подхожу я и заключаю сделку.

Матросы стояли у стойки бара Феличе. В своих белых брюках, растопырив локти, тяжело опиравшиеся на мрамор, они заняли всю стойку из конца в конец, и казалось, около нее было не шестеро, а двенадцать матросов. Йоланда вошла и почувствовала на себе взгляд двенадцати глаз, вращавшихся в такт движениям жующих челюстей. Все матросы жевали, не разжимая губ, и время от времени что-то мычали. В большинстве своем это были тощие верзилы, утопавшие в своих белых мешковатых робах, с шапочками-пирожками на макушках. Только один матрос, стоявший ближе всех к Йоланде, двухметровый здоровяк с румяными, словно спелое яблоко, щеками и пирамидальной шеей, в своей плотно облегающей форме казался совсем голым, а глаза у него были такие круглые, что непрерывно бегающие зрачки ни разу не коснулись век. Йоланда спрятала бретельку бюстгальтера, которая все время показывалась в вырезе ее платья.