Кот Ланселот и золотой город. Старая английская история
Шрифт:
– Как ты сказала? Что он тут бормотал?
– «Memento mori», отец. «Помни о смерти».
Фицуоррен наклонился:
– Эй ты, помирать задумал? Гарри, зови-ка Хью. Пусть он тебе подсобит. Помирать он задумал… Хью, давай! Тащите его. Элис, а ну не пялься. Лучше дверь придержи. Надо ж! «Помни о смерти…» Туда вон, туда, под лестницу. Хью, дай-ка овчину. Да не эту, а старую. Подсовывай под него. Вот так. И сверху накрой мешковиной. Вишь, как дрожит. И весь мокрый. Пусть Хью затопит камин. А то ишь, помирать задумал. Прям на моем крыльце… Стяните с него дрянной плащ. И нижнюю куртку
– Отец, я знала, ты очень добрый. Самый добрый на свете.
– Да ладно, иди, иди. Что там тебе надо делать?
Томас Фицуоррен мельком взглянул на дочь: ей всего тринадцать, но пусть кто-нибудь скажет, что в Лондоне есть девица красивее Элис. Одень ее как королеву – и сама королева тут же лопнет от зависти.
Часть вторая
Глава 1
…Видишь, Мэйбл, как оно вышло… Мы с тобою не встретились… А я думал, кто это гладит меня по щеке? Так легко-легко прикасается. Я думал, это ты. Так прикасаются ангелы. Это было такое блаженство… Я сказал: «Мэйбл! Ангел!» Я обрадовался тебе. И протянул руку… Как ты ее вдруг отбросила и сказала обиженным голосом:
– Какая такая Мэйбл? Почему это она ангел?
Тут я увидел Элис.
– Мистрис! – я испугался, что сделал что-то не так. – Вы ко мне прикоснулись…
Элис фыркнула:
– Какая я тебе мистрис! Не трогала я тебя. Тоже мне, размечтался…
Вскочила и убежала. А я остался лежать под лестницей, где меня положили. Сколько я уже тут? Правой рукой я едва могу шевелить. Ее затянули тряпицей. Все думали, я помираю. Хозяин послал за лекарем. Мне сделали кровопускание. Я стал белым-пребелым. Гарри божится, что он таких даже в гробу не видел. А Джоан ругалась, что корытце испортили. Ничего я не помню, Мэйбл… Мне все чудилось, будто кто-то гладит меня по сердцу. Прямо по сердцу, Мэйбл.
Я тебе говорил, что Элис – дочка хозяина? Удивительно, Мэйбл, но она на тебя похожа. Только чем – не пойму…
Хозяин, Томас Фицуоррен, оставил меня в своем доме. Здесь, ты не поверишь, целых три этажа. На третьем – женская спальня. Там спят Джоан и Элис. (Джоан здесь вместо хозяйки, но она не хозяйка.) Так там, в этой комнате, окна как льдышки. В них стекла, они прозрачные. Стекла – это не то что натянутый бычий пузырь. Глянешь – и видно крыши и серединку улицы. Элис как-то сказала, что в самый первый раз увидала меня в окошко – как я иду, спотыкаюсь, в башмаке на одной ноге. Ей сделалось любопытно, и она решила спуститься… Раньше стекла были только у благородных, да и то не у всех. Уж очень дорого стоят. Но хозяин очень богат. И он захотел себе стекла.
Но кроме стекол в доме нет ничего такого. Никакого золота, Мэйбл. Как же это меня удивило!
А здешний – тот не скрипит.
А камин тут топят дровами, и дров – сколько хочешь. Ты представляешь, Мэйбл? Теперь я часто слушаю, что говорит огонь…
…Сегодня Гарри мне говорит:
– Иди-ка, братец, к хозяину. Он желает узнать, зачем ты приперся в Лондон.
Я пришел в комнату, где обычно едят, – в ту, где большой деревянный стол. Хозяин сидел за столом. У окошка пристроилась Элис. Ну, и были Гарри с Джоан. А потом просочились Хью с Ральфом. (Они чуть моложе меня. Их по разным делам гоняет Джоан.)
Я решил рассказать всю правду – как мы с тобой мечтали родиться в Лондоне и как думали, будто Лондон весь золотой.
Ты, Мэйбл, представить себе не можешь, как хохотал хозяин. Пол дрожал, табуреты подпрыгивали. А в кухне стучали горшки. Особенно, не обижайся, когда я рассказывал про похлебку.
– Хо-хо-хо! А-ха-ха! Посыпают похлебку золотом? Чтобы красиво блестела? Ох-хо-хо! Помереть!
И Элис тоже смеялась. И Гарри покатывался со смеху. И даже Джоан слегка растянула свои тонкие губы. Ну и странная эта Джоан! Тощая, ходит так, будто внутри у нее деревянный кол. А глядит – словно хочет пришить тебя взглядом к стенке. Да, странная. Очень странная.
И вот они все надо мной потешались:
– Эх, бедолага Дик! Значит, ты не нашел здесь золота?
Тут хозяин поманил к себе Гарри и что-то шепнул ему на ухо. Гарри ухмыльнулся и ненадолго исчез. А потом появился с мешком.
– Вот, – сказал Фицуоррен и развязал мешок. – Вот оно, золото, Дик. Ты такое когда-нибудь видел?
Знаешь, Мэйбл, что было в мешке? Обычная шерсть. Овечья. Мы же с тобой стригли овец! Десять мешков – три пенса. Тебе это нравилось. Овцы тебя не боялись. Но я все-таки не пойму, как это может быть? Что шерсть – это золото?
А хозяин загадал мне загадку:
– Эй, Дик, а ну-ка ответь: на чем сидят трепачи из Палаты общин?
Я не знал, что ответить. А хозяин подмигивал всем остальным и все спрашивал, спрашивал:
– А лорд-канцлер на чем сидит? На чем устраивает свою благородную задницу?
Оказалось, в Палате общин лорд-канцлер и все остальные сидят на мешках шерсти. Фицуоррен сказал, что шерсть – это английское золото. И если я что-то пойму про шерсть, то стану истинным лондонцем. Может, даже лордом-мэром! Тут хозяин громко захохотал:
– А, Виттингтон? Лордом-мэром?
Потом пришел капитан Уолтер. Он ходит в море на корабле хозяина. Достали эль, и хозяин велел мне опять рассказать про Лондон – для капитана Уолтера. И опять хохотал. А капитан хотя и не так много смеялся, зато очень много пил. И в конце концов заявил: Дик мог бы стать менестрелем. И зачем только Томас взял меня к себе в дом? Менестрель должен быть бродягой. Капитан, конечно, шутил. Я думаю, он шутил. Но в какой-то момент в животе у меня встрепенулись холодные бабочки: вдруг хозяин воспримет совет всерьез? Я не хочу быть бродягой.