Кот-Скиталец
Шрифт:
Но своему брату инсану ничего этого не сказал тоже. Оба они поистине стали старше на десять лет, и оба знали, что всему на земле настает свое время: и любовным поэмам, и песне у огня, и скитаниям по раздольной земле.»
Тюрьма стоит, пока в ней остается хоть один узник.
Тюрьма существует, пока хоть один чувствует себя узником.
Тюрьма перестает существовать, если человек открывает для себя свободу.
Но если последнее происходит внутри нее – она выворачивается наизнанку.
– Тут и живут инсаны
– Это всё – одно и то же, – ответил Владетель. – Просто обыкновенный Живущий не умеет охватить мыслью и душой всеобщего, и в его восприятии оно разбивается на капли, подобно ртути.
– Так, стало быть, и твой шахский дворец здесь?
– У меня нет дворца: я же Странник, Владетель летучего песка, зыбучего камня и Кота-Скитальца. Хотя с другой стороны – вот он, мой дворец: пещера с хрустальным или сапфировым куполом, под которым горит свет.
То и в самом деле оказалась огромная пещера, своды которой спустились донизу, а высоко вверху, там, где иногда делают световой колодец, стоял клубок золотого света. Он и был тот ключ-камень, который замыкает и держит свод. Серена вспомнила свой сон о Троих: все здесь было непохожим, но тем же самым, что в том сне.
– Оборотная сторона, – сказала она вслух. – Только чего – Храма в Шиле, мира андров или вообще всех ближних сотворенных миров?
– Если встать в том месте Шатра Мира, которое прилегло тебе к сердцу, – негромко говорил Эрбис, – и вымыслить Дом, Дом для тебя одной или тебя и того, кого ты выберешь; просто вымыслить, не вдаваясь в мелкие подробности, позволить твоей сокровенной идее нести тебя. Тогда он встанет во всей красе, такой, какую ты только и могла пожелать, потому что малое рождается из великого, а не великое из малого. И он будет прочнее любого андрского, даром что они потеют над своими домами десятилетия, а над соборами – сотни лет. Ведь в раю камни живые, а значит – нерушимые.
– Так мне говорить, мой Владетель? Ты хочешь?
– Главное, чтобы хотела ты, королева…
– Королева мыльных пузырей, которые прочнее гранита.
– Но ты помнишь, как однажды писанное на бумаге оказалось прочнее скрижалей?
– Кому и помнить о Бродяжнике, как не мне. И о Мартине…
– Как ты не поймешь: ты одна стоишь вровень с миром дальней жизни, потому что в тебе слились разумная душа Живущих и живая сила земли. Твоя мысль есть само воплощение, ибо твоя сила входит в медленно живущее и указывает путь металлу и камню. Говори!
– Я хочу… Я хочу Открытый Дворец, вокруг которого станет лес, поближе к стенам перетекший в парк. Вначале стены будут стоять без крыши, как терраса или, лучше, колоннада, и парк станет вливаться внутрь их. Затем проемы пусть затянет стекло, и это будут комнаты для жаркого времени: цветы будут жить там в круглых вазонах, а вазы время от времени станут выносить наружу. А для прохладного времени я придумаю толстые стены, широкие двойные окна, ковры на полу и изразцовые печи, лазурные, как воспоминание о небе. Ведь тепло, сделанное людьми, также должно найти здесь пристанище, правда? А в самой сокровенной середине, сердцевине дворца будет круглая комната без окон, с шатровым стеклянным потолком, и ничего не будет в ней, кроме толстого ковра, подобного изумрудному лугу, и раскрытой навстречу небу книги на резной деревянной подставке, – книги, в которой будет записано то, что удерживает Дом в равновесии и порождает его красоту. В моем Дворце… В нашем доме я хочу иметь мозаики из камня, в котором скрыты плоские и в то же время выпуклые, стоящие над поверхностью рисунки, и мебель с говорящими узорами, хитроумным сплетением волокон, чтобы медитировать, размышлять над их смыслами. Камни иных времен, иных планет и вселенных, растения чуждых мирозданий. И наши гости – а у нас будет их много – пускай делают то же; а кто-нибудь принесет свой любимый камень, свой кусок древесины, отшлифованный ветром, и обменяет на иной знак судьбы. Много Странников будет посещать наш Дом и селиться в нем
– Пусть каждое окно будет рамой для ожившей картины, – продолжала Серена, – через которую цветы и лозы будут переливаться внутрь, на легкие жардиньерки и в большие яшмовые вазы, и так же будет входить в него пространство. Дом наш будет закручивать его вокруг себя, как вуаль, и набрасывать на плечо, как герой свой романтический плащ… И не надо отягощать его лишней утварью, чтобы это не помешало ему взлететь!
– И книг не надо ставить на полки, – говорила она, чувствуя затылком и плечами теплоту и чистое дыхание тех, кто пришел слушать ее речи. – Пускай те, кто придет к нам, назовут свой любимый томик поэм, или свиток робайат, или мемуары былых героев, пухлый философский трактат с волнистыми на срезе листами. Так будет составляться библиотека. Но не нужно брать залог с того, кто захочет взять книгу Дома с собой в дорогу! Разве что – пусть оставит он собственноручную запись или какую-нибудь мелочь из тех, что милы сердцу. Так образуется пестрота и смешение стилей и настроений, видов и форм – и пусть! Дом, как история человечества, все и вся примирит в своем лоне.
– Поистине, только хозяйка пространства может построить Дворец Радуги, – сказал Эрбис, – только обладательница силы посмеет его вымыслить.
– Он должен быть подобен чаше тихого фонтана, откуда проливается ровно столько воды, сколько ниспадает. А посреди него, как в центре такого фонтана, будет колонна, подпирающая свод главной залы, внутри колонны – комната, в которой заключена бесконечность, а в комнате колодец, куда я брошу ключ.
– Зачем?
– Ведь тот, кто уходит, должен же где-то оставить ключ от дома?
– Так ты хочешь уйти.
– Уйти только для того, чтобы, доведя свое творение до предела совершенства, отдать его, с его открытыми оконными створками и сквозными галереями, – на произвол ветра и времен года. Чтобы весна засыпала его паркеты и мозаики цветочной пыльцой, лето – опавшей завязью, осень – прелым листом. И чтобы зима станцевала в нем финал большого вальса снежинок, уронив ледяную сосульку в конце слова «Finis», одновременно точку и завершающий штрих.
– Я понял – я видел капель в горах. Так снова начнется время.
– Да, потому что весенний науруз и осенний мухаррам – два дня, на которых держится год, и две оси, на которых поворачивается вселенная.
– Почему ты захотела построить ради того только, чтобы оставить?
– Ты слышал о том, Эрбис, что многие великие хотели создать свое пристанище для поэтов, актеров и бродяг? Джек Лондон соорудил «Дом Волка», Дюма-отец – «Замок Монте-Кристо», Федор Шаляпин – другой замок, на скале Суук-Су. Они искренне хотели сделать добро для странствующих и путешествующих, но их мечта пошла прахом. Дом американца сгорел, едва быв построен, дом русского – неправедно отнят и заброшен, дворец француза вверг хозяина в разорение… Все это произошло сверх обычного хода вещей. И знаешь, почему?
– Они строили для себя.
– Да! Все трое хотели приюта прежде всего своему сердцу. Как и все люди рху-тин, они были нищими пространства, а не его хозяевами, и душа их собирала вместо того, чтобы расточать. Истинный Странник расточает не боясь, потому что бездонен; не боится одиночества – он отроду состоит в великом братстве влюбленных. Только Странник знает, как сотворить настоящую Обитель Странников: он строит дом ради того, чтобы разрушить его и выскользнуть из стен, умеет в один день погубить Храм Сиона и в три дня восставить.