Котел. Книга первая
Шрифт:
Мечтала свекровь разгрузить от домашней работы, да натолкнулась на сопротивление. Клохтала старая, жаловалась: некому ее освободить от бытовой каторги. Едва пришло освобождение — не подступись: хозяйство, куда запрещен вход всем, кроме нее.
16
— Сынок, посмотри-ка, — позвала мать Никандра Ивановича, он смывал с тарелки томатную краснину борща. — Не чухайся ты с посудой, вымою.
Он поднял голову и увидел: она тычет пальцем
У подъезда, на асфальтовой дорожке, стоял мотоцикл о коляской. Края коляски и дутый бок бензинового бака обтекала багровая полоса. Желтый отсвет ветрового щитка, оправленного латунью, падал на китель милиционера, разговаривающего с Нюрой Святославовной.
— Должно, ищут кого-то.
Ноги Никандра Ивановича налились тяжелой немотой.
«Неужели Андрюша арестован и сознался, что залез на склад не по своей воле?»
Наверно, милиционер расспрашивает Нюру Святославовну насчет Андрейки и вообще насчет их семьи. Что делать? Как вести себя? Удивляться? Говорить, что Андрюша с придурью и трусован, и потому сваливает вину на родного отца?
Чушь. Слюнтяйство! Но как спасаться?
Милиционер стоял подтянуто, в знак внимания к словам Нюры Святославовны наклонял голову и в козырьке его фуражки отражалось ее миловидное лицо. Сдоба! Мужик у нее не шибко-то взрачный. Служит инспектором в городском отделе народного образования, а серый, точно работает на метизном заводе, в цеху, где изготовляют графитовые стержни для электропечей. Что тут скажешь? Лакомый кусок, да не на мой роток. Польская и русская кровь дает гибриды красивые! Конечно, и образование красит. Придись, встретил бы Нюру в Кракове, повязался бы до скончания века.
17
Рано утром кто-то тихо постучал в дверь. Люська нагишом пробежала за ситцевую занавеску в тамбурок комнаты.
— Лана, ты?
— Я.
Люська прокралась в комнату. Ивановы глаза были закрыты. Потаенно выдвинула верхний ящик комода, выдернула сверток, перевязанный шпагатом, прижала к груди и мелькнула в коридор.
— Чего там понесла? — крикнул Иван. — Ну-к, покажи.
Люська щелкнула ключом, высунула сверток в коридор, вернулась в комнату.
Прежде чем лечь в постель, она зевнула, похлопала ладошкой по открытому рту.
— Лане юбку сшила.
— А вчера она за чем приходила?
— За толкушкой. Картошку толочь. Во время войны у них в семье по праздникам готовили толченую картошку. И добавляли туда молока и мелко нарезанного репчатого лука. Сейчас, чуть что: «Мамка, давай толченую картошку, как в войну».
— Обманываешь и не поперхнешься. Не верю я тебе. Я в школу, ты шить. Снова для базара шьешь?
— Да нет же, Ваня. Раз ты против, я в исключительных случаях. По-соседски. И юбку не хотела шить. Уж больно Лана просила.
— Смотри, Людмила. В другой раз накроют — штраф преподнесут.
— Что будет? Прогонют?
— Зубоскалить станут. Тюхой малосознательным выставят.
— Патент, Ваня, для тебя, вот смехотище-то, наподобие капиталиста или Змея Горыныча. Ничего такого. Оформят специальные бумаги. Плати налог.
— Не разбираешься ты… Политики не видишь. Сплошняком от государства работают, по патенту — ведь от себя. Эти дела называют то ли частный, то ли личный промысел. Чуешь? Про-мы-сел. Старуха какая-нибудь пусть промышляет по патенту. Ей подходит, потому что ее старый строй бортом задел. А мы — общественные. Люсь, прислушайся к моему мнению.
— Ваня, ты, конечно, понарошку речь держал. Ты же знаешь — не нужны мне патенты. Но я же умею шить. И люблю шить. В ателье долго ждать, кроме — не каждому там шить по средствам. Просят, умоляют даже. Особенно когда быстро понадобится. Возьмешь и сошьешь. Выручишь. Не что-нибудь. И ты же плохая, ты же нарушительница законов. Почему, Ваня?
— Шей, пожалуйста, только бесплатно.
— Труд расходую, машинку изнашиваю, нитки трачу — и бесплатно? Швейные ателье могут шить за деньги, мне нельзя?
— Они доход обществу, ты себе в сумочку.
— Сколько я там беру?! Эти деньги без увеличительного стекла в сумочке не сыщешь.
— Сколько бы ни брала — положенные проценты отдай в общую кассу.
— Кто попросит шить, я, Ваня, к тебе буду присылать. Разрешишь — сошью.
— Шей без разрешения, но…
— Буду брать, буду. Эксплуатирую себя, на своей машинке, свой материал трачу, да чтоб не брать.
— Погоди, Людмила, только не сердись. Ты из ателье ничего не приносишь?
— Что ты, Ваня?
— Смотри, дело подсудное. Должны чисто жить.
Иван вздохнул, отвернулся, сник. Люська ласково тронула волосы на его затылке. Он положил на свое плечо голову жены и, пока не забурлил над заводом гудок, не шевелился, боясь спугнуть восходную Люськину дрему.
18
Иван довел Люську до швейного ателье, распахнул двери. Одну дверь он придерживал рукой, другую — плечом. Довольная Люська прошмыгнула мимо, чмокнув его в скулу.
Небо было пусто и сине, обещало к полудню накалиться, слепить бело, больно, как слепят на солнце кучи известняка.
Он медленно шел в тени длинного арочного дома, чтобы урвать утром несколько минут свежести. Но уже в трамвае взопрел и так и не остыл на высоком стальном пешеходном мосту, обдуваемом верховыми ветрами.
На домне его ждал подвох. Как только бригада приняла смену, к нему подошел старший горновой Грачев.
— Иван Тихоныч, сегодня ты будешь заворачивать возле печки.