Котельная номер семь
Шрифт:
Речь его, несмотря на заклеенную носоглотку, большей частью была чиста, безо всякой гнусавости, которая проявлялась только тогда, когда безносый, утрируя, сам добивался этого. Словно спохватывался, подхватывал навязанную себе роль, с которой не вполне еще успел сжиться.
Глаза навыкате, кучерявость, усы. Он слишком явно старался следовать образу хрестоматийного Ноздрева из гоголевской поэмы, и когда спохватывался об этой явности, то начинал гнусавить, от роли Ноздрева отходя и упадая в другую роль, противоположную, что самим отсутствием ноздрей и подчеркивалась. Так и перебивался между двумя
Сейчас он как раз пребывал в роли Ноздрева, хотя представился совершенно иначе:
– Данилов.
– Врешь?
– сказал Павел полувопросительно, догадавшись, что фамилию этот усатый от названия улицы позаимствовал.
– Вру, - согласился усатый.
– Имя ненастоящее. Да и зачем тебе мое настоящее имя знать? Чтобы писать и зачеркивать?
– Тоже артист?
– Осветитель. А что носа нет - так то собака оттяпала. Я же ее только понюхать хотел.
– Давно это с вами?
– посочувствовал Павел.
– Да вон там, за углом, - сказал пострадавший, ответив тем самым на вопрос где, а не когда.
– Да что - нос. Нос - ерунда. У тебя-то, вона, руки нет...
Но еще прежде, чем безносый договорил, Павел почувствовал неимоверную тяжесть в правой руке, как будто к ней стопудовое привязали. Хотя то, к чему привязали, правая рука, то есть, вдруг престало существовать. А стало, наоборот, отсутствовать. Он открыл рот, глупо уставившись на пустой рукав, из которого ничего не высовывалось. Однако чувство тяжести не покидало. И чесаться начал пустой рукав. Павел слышал, что есть такие фантомные ощущения.
– Осветитель, конечно, не то, что артист, - продолжал осветитель, как будто не замечая волнения Павла.
– Ему и без носа можно. Другое дело - артист. Если настоящего нет, бутафорский прилепливают. Нос, это ведь что? Кончик лица. А потеряв кончик лица, теряешь лицо. Вот Сережечка - артист одной фразы! Всего одну реплику произносил, пока не заклинило. Только одну - но как! Тута вас додж дожидается! Артистам быть хорошо. И слава им, и любезности. Девушки отдают им честь. То есть дань восхищения преподносят натурой. Глянь-ка, опять есть.
Сначала появилась рука, на прежнем, как ей и положено, месте, только сжатая почему-то в кулак, а потом и тяжесть совсем отпустила.
Баба, теперь рука. Неужели всё возвращается на круги своя, к селенитам?
– Зачем пришли?
– хмуро спросил Павел, потирая руку, разжимая и сжимая кулак.
– Проведать вас да проверить: пиплу тепло ль?
– сказал Данилов.
– А то в соседнем квартале милиционер замерз. Замерз, - повторил он с новой строки и с большим значением.
– Это... как его...
– Участковый, - подсказал Сережечка.
– Такова главная новость на этот час, которую и сообщаю вам лично со вполне понятным прискорбием. Милиционеры - существа слишком теплокровные для наших стуж. Смерть его была легкая и незаметная для страны. Но все равно, я б себе такой участи не пожелал. И хотя вероятность этого, а вернее невероятность, равна нулю, мы, подумавши, тоже зашли погреться.
– Между прочим, дверь была нагло закрыта. Наглухо, - сказал Сережечка.
– Так как... как же вы вошли?
– Как - как... Просочились - и
– Вот кочегарка только не та...- сказал Данилов.
– Неуловимо напоминает нечто готическое... Или лже-ампир. То есть как так не та?
– нахмурил светлые бровки Сережечка.
– Или глаза меня обманывают, или я обманываю мои глаза? Та...
– Он обвел взглядом стены. Кивнул на коллегу-Виллиса.
– Вон и терминатор висит. И девки голые. И телевизор пятого поколения. Инструмент и инструкции. Лавка, табурет, стол. Единство места и мебели. Каких еще надо улик? Однако по лицу вижу: у вас неприятности, - обернулся он к Павлу.
– Неприятностей мало, но все крупные. И при вашей нахмуренности могут перерасти в беду. Мы вам некстати?
– Я вот недавно Букварь читал: мама мыла раму и была не рада гостям, - вставил Данилов.
– Чем вообще занимаетесь?
– спросил Павел, чтоб не отвечать на вопрос Сережечки, ибо если отвечать на него со всей искренностью, то пришлось бы невежливо. А он что-то начал испытывать странную робость по отношенью к этим гостям.
– Согласно занимаемому положению, - сказал Данилов, начиная гундосить и валять дурака.
– Как вы могли или не могли подумать, мы здесь не вполне по своей воле, - сказал Сережечка, обходя стол и усаживаясь на лавку лицом к двери. Данилов тут же присел у торца стола на табуреточку. Сережечка открыл папку и сначала заглянул в нее одним глазком, потом развернул ее шире.
– Здесь у нас отчетность, договора. Договор аренды, договор на консигнацию. 'Общественный договор' Руссо. Так... Договор с предыдущим клиентом, что претензий к нам не имеет и не будет иметь, что бы с ним и когда бы то ни было ни случилось. Вот и подпись, пожалуйста: Елизаров. То, что подпись подлинная, заверено им же. Та-ак... Бланки карт-бланшей, лицензия на убийство. Справка о том, что умный; справка о том, что дурак. Визитная карточка, - он издали помахал визиткой, демонстрируя ее Борисову. На ней промелькнул Веселый Роджер.
– На улице подобрал, - пояснил он теперь уже своему приятелю.
– Визитку?
– переспросил тот, взяв ее из рук приятеля и внимательно рассмотрев. Потом сунул ее в карман.
– Папку, - ответил Сережечка.
– Значит, не ваша?
– с некоторым облегчением спросил Павел.
– Наша-наша, - успокоил его Сережечка.
– Так, а что есть у вас?
И он, по-хозяйски шаря в столе, вынул и выложил перед собой: коробок спичек, луковицу, книжку без начала и конца, шариковую ручку, настолько измызганную, словно ее на помойке нашли, и столь беспощадно искусанную, словно кочегарская кривая кириллица журнальных отметок стоила сим беллетристам непомерных усилий.
Сменный журнал он выложил перед собой последним и сразу раскрыл. Прочее же обратно в ящик смахнул.
– Какое нынче число?
– Половина одиннадцатого, - ответил Данилов.
– Надо же, а как на дворе темно. Глянь, что написано обезьяньим почерком: 'Пил, пью и буду пить!'. Вот дурак!
– Он хихикнул.
– Смену принял от Елизарого. Видишь, и тут Елизарый. А ты - кочегарка не та, кочегарка не та. Кстати, это не ваши тридцать рублей, затесавшиеся меж страниц?
– Тридцать? Нет, - отказался Павел.