Коты и клоуны

Стахов Дмитрий

Никто, кроме Кынтикова, подобного воздействия на кожу лица, глаза и слизистые оболочки выдержать не мог. Собственно, за не имевшую себе равных выдержку Тебеньков Кынтикова и ценил. Кынтиковым можно было гасить взорванный и полыхающий «мерседес», подложив на рельсы, останавливать тяжело груженные товарные составы. Когда же Кынтиков расправлял плечи, его мышечные ткани, суставы, хрящи издавали повергавший в уныние, лишавший воли к сопротивлению хруст. С виду Сурмак был невзрачен и слаб. Что, что в нем нашла Кочешкова? – этот вопрос мучил, кстати, не одного Кынтикова, но именно Кынтиков опрометчиво решил, что для такого

говна, каким был, по его мнению, Сурмак, расправлять плечи будет слишком жирно.

С другой стороны, Кынтиков не умер возле лифта в подъезде, а, окутанный запахом прелого сена, впервые в жизни промахнулся: пуля из ТТ, оторвав погончик на сурмаковской куртке, пробила дверь квартиры номер тридцать четыре, полетела дальше по коридору, разбила выключатель между сортиром и ванной, вызвала короткое замыкание. В подъезде погас свет. На ощупь, исходя слюной и слезами, Кынтиков выбрался на свежий воздух. Ждавшие его в машине повинились, что убегавшего зигзагами Сурмака не догнали. Кынтиков их простил, дал усадить себя на заднее сиденье, приказал отъезжать.

– Интересный человек! – выдавил из себя Кынтиков.

Кынтиковские поежились: теперь даже им было просто страшно представить, какая мучительная смерть ожидала Сурмака!

Сурмак же двигался по темному переулку вниз и налево, дальше – по выметенному асфальту, под яркими фонарями, мимо витрин: квази-Париж, псевдо-Кельн, абсолютная пустота неточной цитаты. Только одно его волновало: проболталась обманутому мужу Кочешкова или сказала специально, чтобы мужа позлить? Сурмак думал, что Кынтикова послал Кочешков. Конечно, простатит может до всего довести, вплоть до желания всех осчастливить, но подсылать убийц! Так думал Сурмак, но сам бы, не раздумывая, убил посягнувшего на святость семейного очага. Осознав, что в нем живут двойные стандарты, Сурмак, всю жизнь стремившийся к стандарту одному, шаг ускорил.

Он заплатил за вход в казино, в баре выпил немного водки. Здесь его французский вполне годился, когда он переходил на родной язык, помогал акцент. Сурмак поставил на двадцать три, на номер комнаты, из которой его забрали по подозрению в изнасиловании, выиграл, обменивая фишки, поймал на себе чей-то изучающий взгляд: длинноногая жадная рвань.

– Не желает ли месье…

Надо было где-то переночевать.

– Се бьен!

У рвани была вполне приличная квартира с огромным станком на отделанном красным велюром помосте. Эшафот. Он долбил её так, словно убивал Кынтикова, рвань вполне натурально стонала, металась по станку. Пыталась от него ускользнуть. Сурмаку приходилось её ловить, на станке фиксировать и додалбливать. Она освобождалась, и все повторялось вновь.

А утром Сурмак, сняв тачку, поехал к Кочешковой. Пора было вносить ясность. Пора было завязывать с двойными стандартами.

Один из кынтиковских дежурил возле шикарного кочешковского дома постоянно. Он сидел в видавшей виды «нексии», под сурдинку слушал музычку, грыз орешки. Увидев Сурмака, кынтиковский нажал кнопочку на сотовом телефоне.

– Да! – еще фосгенно-хрипло ответил Кынтиков, выслушав доклад, скомандовал:

– Ждать меня!

Тебеньков вопросительно поднял бровь.

– Садовник, – ответил Кынтиков.

Тебеньков покачал головой.

Кынтиков поднялся.

Тебеньков вновь покачал головой.

Кынтиков вышел.

Сурмак любил Кочешкову.

Для него не было ночи с длинноногой жадной рванью. Не было объятий в Напуле. Любил, словно в первый раз. Был нежен. Наверное, потому, что пришел не за этим, а пришел сказать, что на неё и её мужа ему наплевать, что он сам по себе, что он свободен. Но Кочешкова взяла его руку, положила себе на грудь. Под ладонью Сурмака билось маленькое сердце. Её кожа была горяча, взгляд – влажен. Сурмак подумал, что ему вовсе не плевать, что он отнюдь не свободен, что не надо было оставаться в Напуле, а стоило, захватив Кочешкову с собой, из Напуля продолжить дорогу на юг. Скажем, до Танжера. Он подумал ещё, что продолжить дорогу на юг не поздно и сейчас. Скажем, до Ялты, где вроде проживала сестра.

В глубине квартиры, где-то, далеко-далеко, мелодично протренькал звонок в дверь, очень странный звонок, без предварительного звонка по домофону. Сурмак приподнялся на локте, в процеженном шторами свете из окна загорелое тело Кочешковой почти сливалось с темно-сиреневыми простынями.

– Муж? – спросил Сурмак, ощущая отнюдь не страх, а прилив сил, энергии, крови.

– У него свой ключ! – Кочешкова выпорхнула из постели, накинула халат. – И потом – ему ещё рано!..

– Не открывай! – попросил Сурмак, неожиданно смущаясь, накрываясь простыней.

– Это привезли платье. Мы сегодня должны быть на приеме.

Сурмак хотел поймать её за полу халата, но Кочешкова уже вышла из спальни. И тут же вернулась:

– На всякий случай спрячься! – Она провела Сурмака в туалетную комнату сразу за спальней, сама, на ходу завязывая поясок, поплыла открывать.

Посмотрев в глазок, она узнала Кынтикова. После замужества она уже Кынтикова не боялась, теперь он даже был ей симпатичен, казался забавным, похожим на вставшего на задние ноги плюшевого большеглазого пса. Она подумала, что это Кынтиков привез платье. А почему бы и нет? Он же выполнял мелкие поручения!

Кынтиков вошел в квартиру. Если бы его слизистая не была сожжена, он мог бы ощутить тот неповторимый аромат, исходивший от Кочешковой, но и без обоняния все было понятно – запах зримо сочился, исходил от неё, окутывал, поглощал. Видеть запах любви, чувствовать, что только что эта дешевка любила и была любима, Кынтикову было очень неприятно. Левой рукой он прижал Кочешкову к себе, плотно зажал ей рот, правой достал свой ТТ.

– Где? – давая Кочешковой нюхнуть запах металла и масла, ввинчивая дуло в кочешковскую тонкую ноздрю, хриплым шепотом спросил Кынтиков. – В спальне? Нет? Где? В шкафу? В каком? Все равно найду! Говори! Сам найду – отстрелю ему яйца!

Она поняла – Кынтиков все равно найдет Сурмака. Оставалось только Кынтикову поверить, ведь если не верить вставшим на задние большеглазым плюшевым псам, то больше верить просто некому.

Чтобы за Кынтиковым успеть, Кочешковой пришлось мелко-мелко перебирать ногами, подпрыгивать. Она потеряла тапочки, ей не хватало воздуха; обессиленная, в спальне она указала глазами на дверь туалетной комнаты. Кынтиков повернул торчавший в замочной скважине ключ, дверь комнаты заперев, ключ в карман положил, а Кочешкову толкнул на постель. Она упала навзничь, поясок развязался, и халат распахнулся. Кынтиков спрятал ТТ и расправил плечи. Вся спальня наполнилась хрустом. Кочешкова смотрела на него снизу вверх как зачарованная.