Коты и собаки

Лавкрафт Говард Филлипс

Что же до интеллекта, то тут претензии собачников забавны — забавны потому, что они настолько наивны, чтобы судить о разуме зверя по степени его покорности человеческой воле. Пес принесет брошенную палку, а кот — нет, следовательно (!!!) пес умнее. Собаку легче выдрессировать для цирка и эстрады, чем кота, следовательно (О Зевс!) он — разумнее. Все это, естественно, полный вздор. Ведь мы не сочтем внушаемого человека более разумным, чем независимого гражданина, поскольку первого можно заставить голосовать, как нам угодно, тогда как на второго невозможно повлиять; однако бессчетное количество людей используют подобный аргумент при оценке серого вещества собак и котов. Соревнование в подобострастии — до этого не унизится ни один уважающий себя Барсик или Мурка; очевидно, что реальную собачьего и кошачьего интеллекта можно получить только при тщательном наблюдении за собаками и котами в изолированном состоянии, вне сферы влияния людей, когда звери самостоятельно ставят себе цели и для их достижения используют свой природный интеллект. После чего мы проникнемся здравым уважением к нашему домашнему мурлыке, что несклонен выставляет напоказ свои желания и деловые методы, ибо в каждом расчете и замысле кот демонстрирует холодный, как сталь, и сбалансированный союз интеллекта, воли

и чувства меры, который совершенно посрамляет эмоциональные излияния и покорно вызубренные трюки "умного" и "верного" пойнтера или овчарки. Последите за котом, решившим проникнуть в дверь, и увидите, как терпеливо он ждет удобного момента, не упуская свою цель из виду даже тогда, когда, пока суд да дело, из соображений целесообразности он притворяется незаинтересованным. Последите за ним в разгар охоты и сравните это расчетливое терпение и спокойное исследование своего участка с шумной беготней его конкурента-пса. Нечасто кот возвращается с пустыми лапами. Он знает, чего хочет, и собирается получить это самым подходящим способом, даже ценой времени — которое он мудро признает чем-то несущественным в этом бесцельном мире. Ничто не уводит его в сторону, не отвлекает его внимания — а нам известно, что у людей это признак психической устойчивости, что способность придерживаться своей линии среди множества отвлекающих факторов считается отменным знаком интеллектуальной силы и зрелости. Дети, старухи, простолюдины и псы болтают, что ни попадя; коты и философы придерживаются темы. Изобретательность котов также подтверждает их превосходство. Собаку можно неплохо натаскать делать что-то одно, но психологи объяснят вам, что эти заученные автоматические реакции малоценны как показатели реального интеллекта. Чтобы судить о подлинном развитии мозга, поставьте его в новые, непривычные условия и посмотрите, насколько хорошо он сумеет справиться с заданием исключительно путем самостоятельных умозаключений. Где кот способен молча отыскать с десяток загадочно успешных вариантов, там бедный Фидо зайдется лаем от замешательства, не понимая, что творится. Допустим, ретривер Ровер сильнее взывает к сентиментальному расположение, когда крайне кинематографично спасает ребенка из горящего дома и, но факт есть факт: усатый мурлыка Мурз — биологический организм высшего разбора; нечто, физиологически и психологически близкое к человеку из-за своей полной независимости от чужих порядков, и потому заслуживает большего уважение у тех, кто судит по философским и эстетическим стандартам. Кота мы можем уважать, как не можем уважать пса — неважно, кто из них больше нам по нраву, но если мы скорее эстеты и аналитики, чем экзальтированные мещане, то чаша весов неминуемо должна склониться на сторону кота.

Следует также добавить, что даже надменный и самодостаточный кот никоим образом не лишен сентиментальной привлекательности. Стоит нам освободиться от диких моральных предубеждений, от предвзятого образа "вероломного" и "ужасного птицелова", как "безобидная кошечка" покажется нам олицетворением домашнего уюта, а маленькие котята станут предметами обожания, идеализации и воспевания в самых восторженных дактилях и анапестах, ямбах и хореях. Я, смягчившийся к старости, и сам признаюсь в неумеренном и совершенно нефилософском пристрастии к крохотным угольно-черным котятам с большими желтыми глазами — я способен пройти мимо одного из них, не погладив, не больше, чем доктор Джонсон на прогулке был способен пройти мимо уличного столба, не наградив его ударом. Более того, во многих кошках встречается ответная нежность, вполне подобная той, что так громко превозносится в собаках, людях, лошадях и т. п. Кошки начинают ассоциировать определенных людей с действиями, неизменно приносящими удовольствие и приобретают к ним привязанность, проявляющую себя в радостном возбуждении при их приближении — неважно, несут люди еду или нет, — и печали при их затяжном отсутствии. Некий кот, с которым я был на короткой ноге, дошел до того, что принимал пищу только из одних рук, и скорее бы остался голодным, чем взял хоть кусочек у щедрых на подачки соседей. Имел он и четкие симпатии среди других котов этого счастливого семейства: добровольно уступал пищу одному из своих усатых приятелей, но самым свирепым образом встречал малейший косой взгляд, которым угольно-черный соперник по кличке "Снежок" награждал его блюдце. Если нам возразят, что эти кошачьи нежности в сущности "эгоистичны" и "утилитарны", в ответ давайте спросим, сколько человеческих привязанностей, не считая тех, что растут прямиком из примитивных животных инстинктов, имеют под собой иную основу? Когда в итоге у нас выйдет абсолютный ноль, нам легче будет воздерживаться от простодушного порицания "эгоистичного" кота.

Богатая внутренняя жизнь кота, дарующая ему превосходное самообладание, хорошо известна. Пес — жалкое создание, целиком зависящее от компании и совершенно теряющееся, когда оказывается не в стае и не под боком у хозяина. Оставьте его одного — он не сообразит, что делать, кроме как лаять, выть и суетиться, пока изнеможение не свалит его с ног. А кот всегда найдет, чем себя занять. Подобно человеку развитому, он знает, как быть счастливым в одиночестве. Если, поглядев по сторонам, он не обнаружит ничего забавного, он тотчас примется развлекать себя сам, и тот по-настоящему не знает кошек, кому не доводилось украдкой наблюдать за живым и умненьким котенком, который счел, что остался в одиночестве. Лишь неподдельная грация охоты за хвостом под непринужденное урчание раскроет нам все очарование тех строк, которые Колридж посвятил скорей детенышам людей, а не котов:

"…проворный эльф, Поет и пляшет для себя".

Но целые тома можно посвятить кошачьим играм, ведь многообразие и эстетические выражения их шалостей неисчислимы. Достаточно будет сказать, что при этом коты проявляли черты и поступки, которые психологи достоверно объясняют проявлениями шутливого настроения и причудами в полном смысле слова; так что задача "заставить кота смеяться", возможно, не так уж невыполнима даже за пределами графства Чешир. Короче говоря, пес — тварь незавершенная. Подобно человеку низшему, ему необходим эмоциональный толчок извне; он должен возвести нечто на пьедестал как бога и первопричину. Кот совершенен сам по себе. Подобно человеческому философу, он самодостаточное существо и микрокосм. Он естественное и цельное создание, поскольку воспринимает и ощущает себя таковым, тогда как пес способен представлять себя лишь в связи с кем-то другим.

Ударьте пса, и он оближет вам руку — тьфу! Этот зверь мыслит себя лишь подчиненной частью некого организма, высшей частью которого являетесь вы — он думает о том, чтобы дать вам сдачи, не больше, чем вы вздумали бы колотить себя по голове, когда она изводит вас мигренью. Ударьте кота и увидите, как он засверкает очами и попятится, оскорбленно шипя! Еще удар — и он дает вам сдачи; ведь он джентльмен, ваша ровня и не потерпит никакого посягательства на свою персону и привилегии. Он в вашем доме только потому, что ему нравится здесь быть, а, может, и из снисходительного расположения к вам. Он любит дом, не вас — ведь философы осознают, что человеческие существа в лучшем случае лишь второстепенные детали пейзажа. Перешагните черту — он и вовсе вас оставит. Вы по ошибке вообразили себя его хозяином, а не один нормальный кот не спустит такого нарушения приличий. Впредь он будет искать компаньонов более разумных и перспективных. Пускай те малокровные персоны, что веруют в "подставь другую щеку", находят утешение в подобострастном псе — для здравого язычника, в чьих жилах течет кровь сумрачного Севера, нет иного существа, подобного коту, этому неустрашимому скакуну Фрейи, отважно глядящему в лицо самим Тору и Одину своими большими круглыми очами безупречно зеленого или желтого цвета.

В своих заметках, полагаю, я довольно полно обрисовал различные резоны, по которым, с моей точки зрения и по меткому замечанию мистера ван Дорена, вынесенному в заголовок, "джентльмены предпочитают кошек". Ответ мистера Терьюна в следующем номере "Трибьюн" показался мне не по существу, поскольку не столько опровергал факты, сколько банально подтверждал членство автора в клубе обыкновенного "человечного" большинства, принимающего привязанность и дружелюбие всерьез, наслаждающегося своей важностью для какой-нибудь животины, ненавидящего "паразитов" на основании пустого морализаторства, не признавая право красоты существовать ради себя самой, и оттого любящего самого благородного и верного спутника человека — пса. Полагаю, мистер Терьюн любит и лошадей с детьми, поскольку эта троица традиционно выдается в комплекте любому стопроцентному американцу, как неотъемлейшие симпатии любого доброго и приятного мужчины, прошедшего героическую школу воротничков Arrow и книг Гарольда Белла Райта (хотя автомобиль и Маргарет Сэнгер немало сделали для умаление последних двух пунктов).

Итак, собаки — деревенщины и любимцы деревенщины, а коты — джентльмены и любимцы джентльменов. Пес — для того, кто ставит грубые чувства, высокоморальность и антропоцентризм выше строгой и безучастной красоты; для того, кто любит "семью и добрую компанию" и ничего не имеет против неуклюжей неряшливости, если кто-то к нему подлащивается. Для парня, который не слишком любит высоколобую заумь, но всегда прям и честен и не часто (!) находит Saddypost или N.Y. World слишком сложными для себя; для того, кто не видит много проку в Валентино, но полагает, что Дуглас Фейрбэнкс — как раз то, что надо, чтобы скоротать вечерок. Здравый, дельный, неболезненный, с развитым чувством долга, семейный и (я забыл упомянуть радио) нормальный — вот такой энергичный господин должен увлекаться собаками.

Кот же — для аристократа (по рождению ли, по манерам), который восхищается своим другом-аристократом. Он — для человека, ценящего красоту, как единственную живую силу в слепой, бессмысленной вселенной, и почитающего эту красоту во всех ее формах, не оглядываясь на преходящие сентиментальные и моральные иллюзии. Для человека, который знает о бренности чувств и пустоте людских желаний и устремлений и потому крепко держится за то, что реально — как реальна красота, поскольку она притязает на смысл помимо эмоций, что вызывает. Для человека, что чувствует свою самодостаточность в этом мире и не стесняет себя обывательскими предубеждениями, любя самообладание и силу, свободу и наслаждение, самодостаточность и размышления; что, как сильная и бесстрашная душа, хочет питать к кому-то уважение, а не кого-то, кто стала бы лизать ему лицо и покорно принимать то кнут, то пряник; что ищет себе гордую и прекрасную ровню ради братства с ней, а не забитого и раболепного приспешника, пресмыкающегося в низком угодливом страхе. Кот — не для шустрого работничка с великим самомнением, но для просвещенного мечтателя и поэта, который знает, что в мире на самом деле нет ничего, стоящего трудов. Для дилетанта, ценителя… если пожелаете, декадента, хотя в более благой век для подобных людей находилось дело, и они были стратегами и вождями тех славных языческих времен. Кот — для того, кто совершает нечто не из пустого долга, но ради власти, удовольствия, величия, романтики и очарования; для арфиста, что одиноко поет в ночи о былых битвах; для воина, что идет на битву во имя красоты, триумфа, славы и величия края, на который не падет и тени слабости. Для того, кто не убаюкается подачками прозаичной полезности, но взыскует беззаботности, красоты, превосходства и развития, которые придают его трудам смысл. Для человека, который знает, что игра, а не труд, неспешность, а не суетливость, важны в этой жизни, и лезть из кожи вон лишь для того, чтобы из нее посильнее вылезти — такая горькая издевка, которой цивилизованный человек по возможности должен избегать.

Красота, самодостаточность, праздность и хорошие манеры — чего еще требует цивилизация? Все это мы находим в божественном монархе, что блистательно разлегся на шелковой подушке перед очагом. Очарование и довольство ради себя самих… гордость, гармония и согласованность… душа, спокойствие и завершенность — все это в нем, и требуется лишь благожелательный и непредвзятый взгляд, чтобы истово преклониться перед ним. Как может культурный человек да не служить жрецом Бастет? Звезда котов, я полагаю, нынче на подъеме — мало-помалу мы освобождаемся от наваждений морализаторства и догматизма, что омрачили девятнадцатое столетие и возвели замараху и бестолочь пса на пьедестал сентиментального уважения. Возродит ли некий Ренессанс силы и красоты нашу западную цивилизацию, или распад зашел слишком далеко, чтобы его сдержать, — нам не дано знать, но в нынешний момент, когда цинизм срывает с мира маску, момент между притворством восемнадцати прошедших веков и зловещей тайной грядущих десятилетий, нам явлен хотя бы проблеск былого языческого мира и былой языческой ясности и честности.

И некий идол был высвечен этим проблеском — дивный и прекрасный на троне из золота и шелка под сводом из слоновой кости. То воплощение бессмертной грации, не всегда по достоинству оцениваемое незрячими смертными, — надменный, непокорный, загадочный, роскошный, вавилонский, безразличный, вечный спутник могущества и искусства, образчик совершенной красоты и брат поэзии, вкрадчивый, вальяжный, ласковый, патрицианский кот.