Коты погибают в тени

Атум Саша

–Вы только посмотрите, – сказал иностранец, глядя на старика, бредущего в деревню и тащившего за собой огромную самодельную коляску, – Весь грязный, в оборванной одежде, а какая измождённая плоть! Какой запах идёт от их деревни, буквально смрад…

Безразличные глаза Аннамарии переместились с водителя на иностранного офицера, продолжавшего выражать своё презрение.

–Их умы черны и чудовищны…

–А от тебя прёт мочой и потом, – спокойно сказала она.

Я косо взглянул на побледневшего

офицера, который вмиг умолк и непонимающе смотрел на женщину. Он подпрыгнул на кочке, а дальше дорога пошла ровной и аккуратной, несмотря на то, что её должно было прилично размыть. Аннамария откинулась на сиденье, голова её чуть наклонилась в бок. Она то прикрывала глаза, то медленно открывала их с выражением лица, которого я никогда у неё не видел. А точнее, оно совсем потеряло своё выражение – это было не безразличие, а что-то среднее между задумчивостью, грустью и далеко-далеко витающими мыслями, словно её здесь нет. Оттого её серые глаза показались мне ещё более пустыми и бездушными, чем прежде – слишком неестественны для неё были какие-либо чувства. Настолько, что я даже запомнил этот момент – такого на моей памяти ещё не было. На миг мне показалось, что она ожила изнутри.

От созерцания этого непонятного мне создания меня отвлёк шум, доносившийся впереди. Вытянув шею, я увидел, что мы подъехали к огромной толпе людей, которые то вскрикивали, то с упоением, как заворожённые, слушали что-то.

Водитель остановил машину, и все мы, кроме водителя, поспешно вышли. Офицеры поморщили носы, отчего стали ещё более отвратительны на вид, а лицо Аннамарии на секунду вновь отразило странные эмоции.

Теперь, когда мы вышли из салона машины, я мог увидеть гораздо больше. Эти люди были немецкими солдатами, и смотрели они на небольшую деревянную сцену.

На сцене находилось всего два человека – пианист, играющий на старом-престаром фортепиано, дребезжащем время от времени и расстроенным настолько, что некоторые клавиши издавали сразу по несколько звуков, чаще всего секунд, что прилично раздражало слух. Второго человека разглядеть пока было очень сложно, но я заметил, что он был стар и слаб.

Иностранный офицер остался за толпой, а мы втроём начали протискиваться сквозь толпу солдатов. Кто-то, замечая Аннамарию, сразу отходил с благоговейным ужасом, а кто-то настолько был увлечён происходящим на сцене, что не замечал нас.

По мере того, как мы приближались к сцене, я стал менять мнение о том, что услышал. Пианист хоть и играл на плохом инструменте, но, не смотря на это, держался с благородством аристократа. Он нагибал свой корпус к пожелтевшим клавишам, вновь выпрямлялся, замедлял волнующую мелодию, превращавшуюся в нечто меланхоличное, набирал темп, пародируя земную скорбь, превращая минорную мелодию в сатиру и насмешку. Но лишь

одно выдавало мрачность мелодии – опускавшиеся секундой вниз две ноты, которые он повторял раз в несколько тактов, которые он иногда опевал, скрывая их настоящую сущность. Это было похоже на плач баньши, но не стоящих на одном месте, а прыгающих через костёр, с натянутой улыбкой и плавящимся от жара лицом. Я слышал музыку, и видел её мысли. Как горит листва, как бурлит жизнь в недрах земли, как кипит раскалённая магма внутри планеты, как мои кости покрываются благоухающими цветами, как расплывается акварель в прозрачном стакане с водой. Вечность охватила меня, и я падал в неё, мягкую, утешающую и спокойную.

Я оставил позади себя Аннамарию и офицера, пытаясь быстрее подойти к сцене, чтобы не упустить ни единой ноты и звука, как до меня начал доноситься ещё и голос, и я поднял свои глаза, встретившись со старцем взглядом.

Первое впечатление часто бывает обманчиво. Старый, слабый старец был с жестокими бледными, тусклыми зелёными глазами, длинными распущенными седыми волосами, и остроконечной, не менее длинной бородой. Он смотрел на нас глазами озлобленной голодной собаки, однако под грязью на лице я видел совершенно иного человека.

Старик зловеще ухмыльнулся, продолжая свой рассказ, который сливался с окончательно замедлившейся музыкой, в которой угадывались заморские и восточные мотивы, пародирующие морские волны. Его голос был властен, мощен и громок, и если б я не знал, что это лишь человек – я бы увидел в старце славянского бога, метавшего своим взглядом страх и муки. Я слушал, и боялся дышать.

«Я – тень вашего страха. Я – Харон.

И я широко улыбаюсь, глядя в ваши глаза. Моё лицо в морщинах, в глубине которых застыли все ваши тайные страхи. Моими волосами давно стала паутина, так похожая на мои когда-то серебристые густые пряди волос. На моих руках уже давно не обитают мозоли – они так истёрты, что видны кости пальцев и свисает с ладоней полу гнилое мясо, вокруг которого вьются мелкие мухи. Моя кожа кажется прозрачной, хрупкой, тончайшей; царапины на ней – верх искусства лучших мастеров всех времён и народов. Моё сердце бьётся в ритм с волнами воды, что касается берегов, с которых я забираю вас день ото дня, час за часом. А светло-зелёные глаза – о, они молоды и прекрасны.

Я существую, чтобы забирать вас и вам подобных. Попав в мою лодку, вы думаете, что на свободе – впереди вас горы и широкая река. Но вы как всегда глупы и наивны. Здесь вы не услышите даже стук своего сердца: его больше нет в ваших телах. Даже оно покинуло вас. Тщательно спланированный спектакль давным-давно разорвал ваши души. Вы пропадаете, ваши суставы заменяются тонкими проводами, но время порвёт и их.

Конец ознакомительного фрагмента.