Коварные алмазы Екатерины Великой
Шрифт:
Но вот А. В. Ил… вылетел в коридор, чуть не первым оказался у дверей тамбура, которые проводница уже открывала (надвигался Курский вокзал). Она успела заметить, как он нелепо выглядит в этой криво надетой куртке, с непричесанными волосами. Ну да, он ведь даже не умылся, небось и биотуалет не успел посетить – то-то кубарем скатился со ступенек, то-то чесанул по платформе, едва только поезд остановился, даже не буркнул «спасибодосвида», наверняка торопился в вокзальный туалет! Да, он же при этом еще по телефону умудрялся разгова- ривать!
Проводница немедленно забыла об А. В. Ил…, но не навсегда, а конкретно до того момента,
Личности же попутчиков Константинова стали особенно интересны следствию после того, как на вскрытии выяснилось, что смерть наступила от инсулиновой комы.
Париж, наши дни
Не думая, что делает, повинуясь невольному порыву, Фанни метнулась вперед, схватила парня за бедра и сильно рванула на себя – так сильно, что едва не завалилась вместе с ним на спину. И тотчас разжала руки, потому что схватила она его очень неудачно (а может, и удачно, это как посмотреть) – за самое что ни на есть неприличное место.
Нечаянно, конечно.
Но он, кажется, так не думал. Ему удалось сохранить равновесие, отпрянуть и обернуться с выражением такого яростного негодования, что Фанни вскинула руки, защищаясь (ну да, судя по его виду, он готов был дать ей пощечину, решил, конечно, что она какая-то маньячка, которая посягнула на его честь, а может, и девственность), и выпалила:
– Извините, но я испугалась, что вы упадете прямо в реку.
И у нее пересохло в горле от этих слов, которые когда-то сказал ей Лоран.
Фанни ничуть не удивилась бы, если бы этот молодой придурок буквально повторил ее ответ, потому что в жизни гораздо больше невероятных совпадений, чем нам кажется. Однако он не стал рассуждать о каменном выступе, с которого можно скатиться лишь при желании, а поддернул джинсы и буркнул:
– А вам-то что?
По-французски он говорил плохо, с сильным акцентом. Смотрел на Фанни люто, недоверчиво, словно боялся, что незнакомая баба вот-вот кинется его лапать.
Идиот, нужен он ей. Ей нужен совсем другой!
– Вы правы, – согласилась Фанни, – мне до вас нет никакого дела. Поэтому я бегу дальше, а вы продолжайте начатое.
И она развернулась было и даже сделала первый шаг, когда он тихо сказал:
– Зачем, зачем вы мне помешали? Думаете, мне легко было решиться прийти сюда? Думаете, это легко – решиться умереть?
У него прервался голос, он нервно вздохнул, провел рукой по глазам и укоризненно уставился на Фанни.
И ей стало так стыдно за эту удавшуюся попытку спасения человеческой жизни, как не было стыдно никогда.
Не стоит, голубушка, так огорчаться. Совсем скоро вы станете соучастницей убийства этого человека – и таким образом исправите ошибку, которую только что совершили. Кстати сказать, никакого самоубийства этот молодой человек не замышлял. Но вы, к своему счастью, об этом никогда не узнаете.
Фанни словно бы пригвоздило к земле. Она стояла столбом и разглядывала этого мальчишку с мокрыми ресницами.
Да, совсем мальчишка,
Честно говоря, Фанни не знала, к какому типу женщин принадлежит, потому что мужчины младше тридцати пяти раньше не вызывали у нее ни малейшего интереса. Они существовали где-то вне ее мира. Она их, строго говоря, не замечала, даже когда вынужденно общалась, обслуживая в бистро, или здороваясь на лестнице, или сталкиваясь на улице. Дети – фиксировала она безотчетно. Детей она не слишком любила и не обращала на них внимания. Не обратила бы и на этого ребенка, попадись он ей часом позже и в другом месте. Но он стоял в половине седьмого на Пон-Неф.
«Красивый мальчик», – подумала Фанни.
И что с того?
Красивых мальчиков в Париже много, очень много (между нами говоря, значительно больше, чем красивых девочек), просто глаза разбегаются. Беленьких, черненьких, всякеньких. Встречаются и вот такого горячего, не то чуточку испанского, не то малость итальянского, а может, и самую капельку арабского типа. Особенно много их в Тулузе и Марселе, но и в Париже хватает. Эти красавцы, достойные кисти, условно говоря, Веласкеса, бродят по улицам, сверкают потрясающими глазищами, поражают совершенством смугловатых лиц и искательно улыбаются, заглядывая в глаза встречных женщин (мужчин, нужное подчеркнуть).
Впрочем, этот мальчишка с моста Пон-Неф искательно не смотрел и был вовсе не смуглым.
У него оказались мраморно-белая кожа и чудесный высокий лоб. Четкий правильный нос, небольшой, горестно стиснутый рот. Почти классические черты, которые самую чуточку портил слабый подбородок. А может, и не портил, а придавал тот грамм несовершенства, который делал это лицо не тривиально-красивым, а таким, от которого не хотелось отводить взгляд.
Вот Фанни и не отводила.
Он был темноволосым и темноглазым, но на сей раз это сочетание отчего-то не показалось Фанни однообразным. Глаза у него были особенно хороши: не черные, а цвета горького шоколада, яркие, с томными веками, похожими на голубиные крылышки. Верхние веки были коричневыми, воспаленные то ли от бессонницы, то ли от слез, а под нижними залегли глубокие тени. Небрит, губы запеклись, давно не стриженные волосы разметало ветром, они вились небрежными кольцами и падали ему на глаза, мешали смотреть, поэтому иногда он раздраженно взмахивал головой, отбрасывая их, и тогда мгновенной трагической гримасой искажалось лицо и напрягалась шея, видная из ворота свитера.
Этот воротник-хомут изрядно натер ее, на ней виднелась красная полоса, и Фанни подумала, что мальчишка похож на щенка, которому удалось сбросить ошейник и убежать из дому, но в этой погоне за неведомой свободой он заблудился, потерялся и не знает, что делать. Вот именно, у него был отчаянный щенячий вид. Невыносимо трогательный.
«Я его где-то видела, я его уже видела раньше», – подумала Фанни и тут же тихо ахнула. Пресвятая Дева, а что, если у него красная полоса на шее вовсе не от грубого свитера, а от какой-нибудь веревки, на которой он пытался удавиться?