Коварство Марии-Луизы

Лепеллетье Эдмон

– Они не пощадят меня. Идите, – сказал он и, указывая на колодец, добавил: – Они заставят меня расплатиться за других. Ба! Я могу также принять участие в празднике. Оставьте меня. Но прежде я попрошу вас о большом одолжении. Сведите меня в погреб, туда, где стоит бочонок с порохом.

– Что ты хочешь сделать?

– Вы увидите или, правильнее говоря, услышите. У меня в голове родилась мысль. Но для этого оставьте мне зажженную свечу.

– Ты сошел с ума? Ты хочешь взорваться? Будь благоразумен. Я должен спасаться, и если бы меня взяли в плен вместе с тобой, то это не спасло бы тебе жизни, а скорее они пощадят, без сомнения,

раненого, в то время как я здоровый и находящийся под подозрением, не мог бы ожидать того же. Матье, я надеюсь снова увидеть тебя вылеченным, хорошо чувствующим себя. Наполеон неподалеку, быть может, дня через два здесь загремят пушки, и все мы будем освобождены.

Марсель пожал руку смелого крестьянина, торопливо вышел из фермы и присоединился к беглецам, направлявшимся к Торси.

Когда маленький отряд миновал деревеньку и добрался до большой дороги, оглушительный взрыв потряс воздух.

Все остановились в испуге.

– Это взлетела на воздух моя ферма, – сказал Марсель Жану Соважу, которого он посвятил в замысел Матье.

Упрямый, решивший похоронить себя под развалинами фермы крестьянин дотащился до погреба, где стоял бочонок с порохом, и в то время, когда пруссаки шумно наводнили покинутые строения фермы и, удивляясь ее пустынности, стали разыскивать живых людей, Матье собрал все свои силы, сполз в склеп и, пожертвовав своей жизнью, поджег приготовленный фитиль.

Взобравшись на небольшой холмик близ дороги, откуда сквозь деревья можно было видеть ферму, оба предводителя крестьянского отряда увидели с него лишь равнину, чернеющую солдатами, и среди развалин фермы сероватую струйку дыма, поднимавшуюся от колодца.

XII

На ферме в Торси мать Жана Соважа хлопотала по хозяйству. Трудолюбивая, очень проворная, несмотря на свои почти шестьдесят лет, она с уже давно избороздившими лицо морщинами, с кожей, сожженной солнцем, покрасневшей от восточных ветров, казалась все-таки старше своего возраста.

Раздавая корм домашней птице, она все время обращалась к своей снохе Огюстине, которая готовила полдник для двух юнцов, ожидавших его с аппетитом. Это были сын Сигэ и сын Жана Соважа.

– Я ничего не слышу, – ворчала старуха, качая головой, – а ты, Огюстина? Да послушай же хоть немножко!

Тогда Огюстина дергала почернелый крюк для котла, отодвигала чугун, кипевший на просторном очаге, раскаленном топившимися дровами, и выходила со двора. Дойдя до изгороди, отделявшей большую дорогу, она с неподвижным лицом беспокойно прислушивалась в направлении к Арси. Оба юнца, не двигаясь, с разинутыми ртами следили за ней, явно заинтересованные. Прождав несколько минут, Огюстина возвращалась к своей кухне.

– Пушек не слышно, – говорила она, – верно, это будет не сегодня… – И она покорно принималась за свое дело, резала ломти хлеба для супа, приговаривая со вздохом: – Что-то делает теперь мой муж? А что если с ним случится несчастье? О, мой бедный Жан! Он такой храбрый! Такой неосторожный!

Старуха продолжала молча наделять пищей население птичника, повторяя каждый раз, как ей приходилось останавливаться, чтобы набрать из ящика новую пригоршню овса:

– Ах, если бы Наполеон был здесь! Это было бы спасением!

Утро прошло без тревоги. Около двух часов обе женщины были испуганы криками, донесшимися из деревни, смутным говором многих голосов

и раздавшимся вдали топотом конских копыт. Послышались неясные восклицания:

– Вот они! Это они!

– Казаки! Спасайтесь! – закричала Огюстина.

Она поспешно схватила обоих детей и обняла их, словно хотела защитить от пик всадников, вторгшихся в деревню.

– Это не казаки. Прислушайся-ка, дочка! – сказала старуха, и ее лицо озарилось мстительной радостью. – Разве не слышишь! Кричат: «Да здравствует император!» Это он! Это Наполеон! Он идет к нам на помощь! О, теперь-то уймут наших врагов.

Земля гудела от лошадиного топота. Всадники приближались. Изумленная Огюстина стояла на пороге; старуха неподвижно остановилась посреди двора, окруженная птицами, отнимавшими друг у друга зерна, и словно в экстазе прислушивалась к все приближавшимся ритмическим звукам скачущей конницы, гордясь верностью своего слуха.

«Только бы мне удалось увидеть Наполеона», – думала она.

Мальчики, уже не испытывавшие страха, бросились на двор и повисли на перекладинах плетня. Вдруг они закричали:

– Это он! Это он! Он идет сюда!

И, соскочив со своего наблюдательного пункта, они быстро вынули доску из подворотни, открыли ворота и вытянулись рядом с ними, как на карауле, приложив руки к шапкам, как делали это на их глазах солдаты при встрече с начальством на большой Трауской дороге, на этом пути стольких армий – дружеских и вражеских.

Среди бряцанья оружия, топота скакавших и быстро осаживаемых лошадей появился Наполеон и сказал, указывая на ферму:

– Войдем сюда!

Мамелюк Рустан выехал вперед и взял поводья серой лошади, на которой ехал император. На Наполеоне был его традиционный костюм дней славы – форма полковника стрелкового полка, а именно: серый редингот и маленькая шляпа. За ним следовало несколько офицеров, небольшой эскорт из стрелков и один генерал – Себастьяни, а на некотором расстоянии, отдавая приказания полуэскадрону польских улан, которым поручалась охрана фермы, намеченной Наполеоном для своей главной квартиры и, вероятно, для ночлега, остановился славный маршал Франции Лефевр, герцог Данцигский, командовавший старой гвардией.

Эскорт и офицеры остались на улице и занялись поиском квартир у жителей деревни. Наполеон, маршал Лефевр, генерал Себастьяни и адъютанты сошли с коней и остались на дворе фермы. С обеих сторон изгороди были расставлены часовые.

Наполеон вошел в кухню в своей обычной резкой манере: он везде чувствовал себя, как дома.

– Я сегодня ночую у вас, матушка, – сказал он старухе. – О, не беспокойтесь! Я не взыскателен! – Он толкнул дверь и, заглянув в комнату Жана Соважа с безукоризненно чистой постелью, прибавил: – Здесь я буду спать! Есть у вас лишний тюфяк? Бросьте его вот там на полу, поперек двери, это для Рустана.

И он указал на своего мамелюка, тюрбан которого, украшенный султаном, пышные шаровары, кривая сабля и пистолеты с резными ручками привели в совершенное недоумение обоих мальчиков.

Выбрав таким образом себе помещение, Наполеон обернулся к Огюстине, которая, дрожа, ожидала его приказаний.

– Вы дочь этой храброй старушки? Замужем? Это ваши дети? Где ваш муж? – быстро спросил он.

Огюстина ответила:

– Мой муж, Жан Соваж, ушел сегодня… с другими здешними… в сторону Торси, они там, на ферме «Божья слава». Утром говорили, что там неприятель.