Коварство Марии-Луизы
Шрифт:
– Полковник Орлов, адъютант русского императора. Его величество хочет спасти Париж.
– В этом состоит и мое единственное желание, иначе нам ничего не останется, как умирать здесь. Какие ваши условия?
– Прекратить военные действия, французским войскам войти в заставы и тотчас назначить уполномоченных договариваться о сдаче Парижа.
– Согласен. Герцог Тревизский и я, мы поедем к заставе ла Вилетт для переговоров. Итак, к делу! Скажите, чтобы союзники перестали стрелять. До свидания!
По возвращении Орлова государь велел графу Нессельроде ехать к маршалам для заключения мира. С ним отправились
Слухи о начавшихся переговорах быстро облетели население и привели его в то состояние крайнего возбуждения, которое заметила Огюстина, выйдя на Гревскую площадь. По улицам бежали женщины и дети, плачущие, объятые страхом. Часть мужчин готовила на скорую руку носилки и отправилась за ранеными, причем в частных квартирах устраивали перевязочные пункты, другие же гневно говорили о том, что сдача невозможна, что бой должен быть перенесен на улицы Парижа, что каждый дом должен стать батареей.
Среди всей этой растерянности, отчаяния, страданий за родину и нацию личная забота Огюстины казалась слишком мелкой и незначительной. И бедная женщина окончательно потеряла голову: она даже не помнила теперь, зачем вышла на улицу. Ее личное горе растворилось в общем страдании народа.
Она забыла о Жане Соваже, ла Виолетте и дорогом усопшем Сигэ, мысль о котором неотступно преследовала ее весь день. И, не стараясь уже пробраться к застав. Клиши, где сражались Соваж и ла Виолетт, Огюстина бросилась домой, к детям. Но дома ее поджидала новая драма.
XIX
Огюстина торопливо поднималась по лестнице.
Из ее квартиры доносился какой-то смешанный гул голосов, среди которого выделялся детский плач. Прислушиваясь, затаивая дыхание, чувствуя, что ужас сжимает горло, Огюстина на мгновение замерла перед дверью, не решаясь открыть ее, не смея войти. Какое новое несчастье ждет ее там? Почему дети плачут? Кто пришел туда?
Вдруг дверь открылась, и на пороге показался ла Виолетт.
– А, – сказал он, – а мы вас ждем с большим нетерпением! Где вы были? Откуда вы?
– Я отправилась искать вас, – тревожно ответила женщина. – Я очень беспокоилась, я была слишком одинока, мне хотелось знать, что с вами делается. Но где Жан? Что случилось? Он умер?
– Успокойтесь… Это пустяки. Он просто ранен. Говорю вам, что особенной опасности не предвидится. Будьте мужественны и не отчаивайтесь.
– О, я готова ко всему! Но я хочу видеть Жана. Отведите меня к нему, не будем терять время даром.
– Хорошо, сейчас. Но сначала я должен сказать вам кое-что, – ответил ла Виолетт, понижая голос до шепота, подыскивая слова, которыми он мог бы выразить свою мысль.
Его лоб был озабоченно наморщен, а длинные руки с выражением отчаяния свисали
– Ну так в чем же дело? Говорите, господин ла Виолетт! – воскликнула Огюстина. – Что еще случилось? Да говорите же! Скажите всю правду! Не обманывайте меня – я по вашему лицу вижу, что дело неладно. Жан умирает, может быть, уже умер? Я пришла слишком поздно, и теперь все кончено? Вы не решаетесь сказать мне всю правду?
И слезы брызнули из ее глаз, в тревоге уставившихся на ла Виолетта.
– Да нет, вовсе не в этом дело, – ответил тот. – Жан там, я притащил его сюда с помощью некоего бравого парня, которого вы тоже знаете и которому очень хочется свидеться с вами. О, вы будете страшно поражены!
– Жан жив! Он здесь! – вскрикнула Огюстина, не обращая внимания на последние слова ла Виолетта. – О, я спасу его! Где он?
И, не дав ла Виолетту докончить свое признание, договорить фразу до конца, она бросилась в комнату.
В скудно освещенной маленьким решетчатым окном спальне лежал Жан Соваж. Огюстина подбежала к нему, покрыла его поцелуями и принялась ласковой рукой ощупывать его руки, голову, щеки. Раненый был без сознания.
Воцарилось молчание. Шум и плач, услышанные Огюстиной сквозь входную дверь, смолкли. Она обернулась с сияющим выражением лица. Жан Соваж жив! О, она не даст ему умереть. Она умела обращаться с ранеными, – вот уже двадцать лет, как благодаря вечным войнам недостатка в раненых не было ни у одной семьи…
В углу сидели дети, которые теперь молчали, низко опустив головы. У окна сидел какой-то мужчина, лицо которого нельзя было разглядеть в царившей полутьме.
Огюстина подошла к детям и поцеловала их.
– Ах, мамочка, как мы боялись. Папа плакал, жаловался. Что с ним такое? Его положили на кровать, а он даже и не поговорил с нами!
– Пойду-ка поищу доктора, – сказал ла Виолетт, который искал предлог улизнуть. – Нелегко это сегодня! Нечего сказать, им досталось порядочно-таки работы! Я дойду до заставы Клиши, но останусь там ненадолго. Хочу посмотреть, что там делается – наверное, там горяченько приходится! Не правда ли, вы обойдетесь при Соваже и без меня? Привет всей компании!
И с этими словами ла Виолетт поспешил скрыться.
Как только он ушел, человек, сидевший у окна и не сказавший еще ни одного слова, встал и подошел к кровати, куда тем временем вернулась Огюстина. Раненый тяжело дышал. Его жена склонилась к нему и тревожно всматривалась в его лицо.
– Вы не узнали меня? – вдруг сказал человек, трогая молодую женщину за руку.
Огюстина быстро обернулась на звук его голоса.
– Нет, не узнаю. А кто вы такой? – просто спросила она. Но вдруг ее лицо покрылось смертельной бледностью, губы задрожали и из груди вырвался крик: – Сигэ!