Ковчег (Лазурь и золото дня)
Шрифт:
— А ну, навались, миленькие. Разделать сразу же. Мужиков накормить. Все одно до города испортиться может.
Бабы восторженно загалдели над тушей. А Юрка глядел на них подозрительно спокойными глазами.
— Нашто ж кудахтать? — сказал он наконец. — Добро б кабан, а то ж так, недавно из головастиков вышел.
Головастиками он называл диких поросят.
— Ну, это ты не скажи, — возразил Натальин отец, — добрый вепрь. Вишь, клыки уже какие!
— Добро, давайте, бабы. Тогда уж
Он нагнулся в челне. И вдруг бабы с визгом кинулись в стороны. Над бортом байды появилась круглая голова рыси с брезгливо открытой пастью, белозубой и кроваво-красной.
Уши были плотно прижаты к голове, глаза — прищурены. В ту же секунду показалась грудь, сильные лапы.
Рысь, казалось, вползала в байду.
И сразу же над ней выросла голова Юрки. Он хохотал. В серых глазах хитринки, рыжеватые волосы волнами спадают на лоб.
— Переполошились? — спросил он. — Добро, бабоньки, не буду.
Он швырнул убитую рысь на дно байды и сам перелез через борт.
— А это уже мне, — сказал он, подымая зверя за гривок. — Может, обзаведусь женкой, дак буду класть ей на ноги, чтоб со мною не мерзла.
— С тобою замерзнешь, — иронически сказал Натальин отец.
— День добрый, люди, — громко сказал Юрка и прибавил отчетливо. — День добрый, Наталечка.
Та не ответила.
Ничуть не обескураженный, он полез в байду, где сидела девушка.
— Вы разделывайте, — объяснил он бабам, — а я буду тут. Не возле мяса быть кошачьему духу… Ах ты, дьявол, нож забыл.
И вернулся. Наталья краем глаза видела его худощавую, налитую подвижной силой фигуру, серые отчаянные глаза.
Юрка присел на корточки рядом с городским парнем, который уже второй год шатался по Полесью с блокнотом: все что-то выспрашивал да записывал.
Парень почти любовно сказал ему:
— Шитики тебя ведают, что ты за человек. Такой уж белорус типичный — дальше некуда.
Юркины губы сложились в ироническую улыбку:
— А что, это хорошо или плохо?
— По-моему, неплохо… Способный народ.
— У-у, — протянул Юрка, — еще какой способный… Самогонку какую варят!.. А уж насчет того, чтоб кого обдурить!..
Оставил парня, перелез в челн Натальи и бросил перед ней на лавку серебристую влажную рыбу.
— На вот, Наталечка.
— Нашто мне это?
— Клепец. Нехай пока что в воде полежит. А под вечер он обсохнет, и мы с тобой чудо увидим.
— Ты что, думаешь, я так и буду с тобой до вечера сидеть?
— Не с дедом же Бескишкиным тебе сидеть. Со мной веселее.
И сделал первые надрезы на лапках рыси.
Оба молчали. В воде рождались, плясали на зыби и угасали, чтобы снова вспыхнуть, золотистые искорки.
— Вы
— В Карпиловичи, — неохотно ответила она, — да вот запаздываем.
— Ну да, — сказал Юрка, — нынче ж пасха. Не доплывете раньше, чем за сутки.
Помолчал немного.
— А тебе зачем?
— Мне незачем. Это старые бабы так захотели. Их тут половина. Жалко, нехай бы потешились на старости лет…
— Так, — сказал Юрка и вдруг прищурился, что-то обдумывая. Через минуту он позвал к себе деда Бескишкина и Наталькиного отца.
— В Карпиловичи не доберетесь, отцы. Опоздали.
— Ну дак что, — рассердился Бескишкин, — ты что, тоже меня горелочкой попрекать станешь?
— Поздно, — сказал Юрка, — да я и не о том. Почему бы вам вместо Карпиловичей не податься в Погост?
— Села нема, — сказал дед, — одна церква на острове.
— Старым бабам того и надо, — сказал Юрка. — А вы в село утром успеете.
— Не в том дело, — сказал Натальин отец, — туда не проплывешь. Коса песчаная по дороге.
Речь шла о полосе отмелей, что тянулась между протокой, по которой они плыли, и Погостом.
— Тю-тю, твоя коса, отец, — сказал Юрка, — вода верхом идет. Глубины полсажня. Сам нынче мерил.
— Байды не пройдут.
— А байды мы на косе оставим. Самим до Погоста и на челнах добраться можно. Подумайте, мужчины. Старые вон как обрадуются.
Напоминание о старухах решило все. Натальин отец тут же отдал команду и сам навалился на стерно, заворачивая стерновую байду, а с нею и всю неуклюжую флотилию влево.
Ударили по воде весла, и скоро течение понесло плавучий базар еще быстрее.
Юрка снова сидел у ног дивчины. Руки его ловко орудовали ножом.
— Ну вот, посмотришь сегодня, как на Погосте долгогривые действуют. Ничего не скажешь, красиво.
Его плечо время от времени прикасалось к ее ногам. Она видела бурый загар на его шее, смуглоту под носом и на щеках.
Эти прикосновения, сильные и легкие, почему-то не тревожили ее — он ведь работал, а не умышленно.
— Может, и похристосуемся, — сказал Юрка, поднимая глаза.
— Со зверем своим похристосуйся, — спокойно ответила она.
— Да он и так меня нынче… похристосовал, — и оголил руку.
Она увидела три продольные раны на его предплечье. Сразу где-то в глубине, под ложечкой, возникла тревога.
— Ты чего же не сказал никому, дурной?
— Ничего, я порохом засыпал.
— У-ух-х ты! — Она торопливо выдернула из-под лавки свой хатулек, вытащила оттуда белую тряпицу. — Дай сюда…
Юрка положил на колени тонкую и сильную руку. Она даже не заметила этого. Разве что тепло, шедшее от его руки сквозь ткань.