Ковчег Лит. Том 2
Шрифт:
Я поворачиваюсь посмотреть, кто меня поскреб, – это Л. А. пришел и меряет давление – можно в космос, потому что 120. А потом ныряет под одеяло, выныривает и спрашивает:
– Катетер сняли уже? Голова не кружится? Не тошнит?
– Он сам снялся, – огорчаясь, что спала пятнадцать минут, механически говорю я.
– Как это?
– Не знаю, ночью целая история была (мне кажется, что не со мной, и я не хочу точно вспоминать, что случилось). Сдвинулся, наверное, все полилось мимо (неужели сказала? А стесняться? Блин!), сестры сняли.
– А температура?
– Тридцать
– Это нормально после такой сложной операции.
Я согласна. Мне безразлично, какая температура, мне нужны духи, трусы, зубная щетка и походить, а лучше попрыгать до потолка. А лучше бегать по лестницам или оказаться в Михайловском саду.
– А как вы спали?
– …Плохо, бабушка все время стонала, – я не уверена, что нужно рассказывать про яму, про ногу, отказавшуюся от меня, и признаваться, что не спала…
Хочу опять заплакать, но стесняюсь и молчу.
– Ясно. Так давайте вставать.
– Что??
Там, у потолка, русалочьи ноги будут меня слушать? Там одна нога моя, а вторая нет.
Я не двигаюсь. Точнее, я посылаю ногам сигнал, но ни та, ни другая не реагируют.
– Ой-й-й-й-й…
– У вас и здоровая нога затекла, – рассуждает Л. А. (неправильно лежала? зря старалась?), подавая мне ноги по очереди.
Ясное дело – его ноги, потому и слушаются. Я сижу. Внизу висят две штучки в бинтах. Левую ногу я беру обратно, шевелю пальцами, она поддается. Л. А. машет рукой туда-сюда и что-то мне объясняет. Я ничего не понимаю, я смотрю на тумбочку, где прячутся трусы, и кусаю губы – духи забыла дома.
– Ходить только по палате, до туалета и обратно. Сейчас позовем вас на перевязку.
– Сейчас?
– Ну да. Я зайду.
Вот это счастье, дорогие бежевые селедки! Ходить по Михайловскому саду! Отвести вас?
С помощью забавных выкрутасов на мне наконец появились шелковистые, прекрасные черные трусы. Я успокоилась. Я смотрю в окно – синица смотрит на меня. Я подмигиваю: «Балда, ты меня плохо знаешь».
Тащусь по палате к умывальнику. Ноги тащатся за мной. Я смотрю в зеркало.
Эт-т-та что??? Только не надо говорить, что это тоже нормально после такой сложной операции. Я оглядываюсь, синица сидит на березе и смеется. Мне тоже смешно. Я похожа на выжатого фламинго. А Л. А. не смеялся. Цари не смеются. А я глотаю пасту от смеха и икаю.
Меня окружают ходячие старушки, предлагают палку, сочувствуют. Выжатым фламинго, пожалуй, можно сочувствовать. На все мои неудачные попытки надеть классные фиолетовые брюки (нога как-то не того, не поднимается, пользоваться ею без Л. А. я боюсь) мне говорят, что нужен халат. Халата у меня нет. Халаты всегда путаются под ногами, в них всегда нелепый вид – то ли ты больной, то ли из бани, то ли не знаешь, что это халат. Не люблю я их в принципе. Есть один – и тот мамин, но в рюкзак он уже не влез, а здесь говорят, надо – снял-надел. Ищут сестру-хозяйку. Кстати, тут выдают во временное пользование халаты, ночные рубашки, станки бритвенные, белье постельное, еду, лекарства, медсестер и врачей.
Сестра-хозяйка
Санитарка говорит сестрам:
– Ой, надо дать халат девчонке, а то в чем она ходит.
– Ходить нельзя, – пролетает мимо Л. А.
– Да ладно, – говорю я (меня тошнит от мысли про казенный халат), – мне привезут халат. Я позвоню.
– Когда это еще, а сейчас? Я попрошу, не волнуйся.
– Мне бы белье перестелить.
– Я скажу, не волнуйся.
Я смотрю на ограду Михайловского сада, но меня зовут, и я иду в перевязочную. Мне страшно. Просто ужасно. Юбку кладу под голову и ложусь на перевязочный стол.
Мне снимают повязку с глаз в перевязочной. Меня привели за руку и посадили на стул. Снимают бинт. Возможно, я больше ничего не вижу, только чувствую, что светло и много народа. Отлепляют пластырь. Меня трясет.
– Открывай глаза.
А это невозможно! Невозможно, потому что я не помню, как это делать.
– Открывай глаза. Давай, открывай глаза.
Я чувствую липкость и боль. Я пытаюсь. Я дергаю веки, но затихаю, потому что больно.
– Так! Открывай глаза!
Мне кричат. Я пытаюсь. Я начинаю тихо подстанывать и снова дергаю веки куда-то наверх.
– Быстро открывай глаза, давай! Ты что, не слышишь, что тебе говорят?
Я мотаю головой и получаю пощечину. Мне не больно. Открывая глаза, дети орут. Я сидела в очереди, я слышала, но не понимала, почему. Я молчу. Я открываю.
– Плакать нельзя!
Я знаю, нигде никогда плакать нельзя. Но я вижу. Я вижу много людей в халатах. Все белые. Почему их много? Все смотрят. Потом задирают мне голову и вытирают салфеткой липкость. Я держусь за стул и молчу. Капают и делают укол куда-то возле глаза.
– Теперь нужно ходить по коридору. Голову не поворачивать. Смотреть пока только прямо.
– Спасибо.
Приходит Л. А., обмотавшие селедки бинты начинают ускользать, я привстаю, чтобы посмотреть, что там, под бинтами? Селедки или ноги?
– Ложитесь, вставать не надо, – командует Л. А., поблескивая кривыми ножницами. Я такие знаю, много раз видела, ими разрезают бинты.
Я ложусь. Я говорю себе, что не страшно, что больно не будет. Просто не может быть. Даже если будет, я орать не стану.