Ковчег спасения
Шрифт:
Но вопрос о характере этого будущего представлялся совершенно несущественным по сравнению с тем, что поведали голоса.
Фелка так и не узнала, что за послание получила Галиана, но представить могла. Наверняка схожее с полученным самой Фелкой, когда она участвовала в экспериментах.
Голоса объясняли, как делать приборы, описывали новые технологии – не в подробностях, но в общих чертах. Они не учили, а скорее подталкивали в нужном направлении. Либо предупреждали, запрещали. Попадая к участникам эксперимента, сообщения превращались в едва различимые отзвуки – как при чудовищно запутанной игре в «испорченный телефон», перемешанные
Она догадалась об источнике. О разуме, пославшем их.
– Мы коснулись чего-то, – сказала она Ремонтуару. – Вернее, оно коснулось нас. Проникло сквозь коридор и ощутило наши разумы – в то самое время, пока мы слушали голоса.
– И это было зло?
– Да. Самое подходящее слово для описания – «зло». Мимолетная встреча, мгновенное считывание мыслей этой сущности убило либо свело с ума большинство подопытных.
Фелка посмотрела на свое отражение в стеклянной стене:
– Но я выжила.
– Повезло.
– Не совсем. Я познала чужой разум, и потому шок получился не столь сильным. И, кажется, чужой разум познал меня. Ушел из моего рассудка, едва проникнув туда, сосредоточился на остальных.
– И что это было? Вам удалось понять?
– Удалось – на мою беду. С тех пор я живу с этим знанием, и мне тошно.
– Так что же? – не отставал Ремонтуар.
– Галиана. Ее разум.
– Из будущего?
– Не из нашего будущего. Быть может, оно отличается лишь в мелочах, но оно не наше.
– Но Галиана мертва, сомнений нет, – неловко улыбнулся Ремонтуар. – Как же ее разум мог разговаривать из будущего? Неужели жизнь и смерть – лишь мелкие различия?
– Не знаю. И мне очень интересно, как разум Галианы напитался этим злом.
– Потому вы и покинули «Пролог»?
– На моем месте вы бы сделали то же самое. – Фелка с досадой отметила, что мышь свернула не туда, куда хотелось бы. – Вы сердитесь на меня? Вам кажется, будто я предала Галиану.
– Вне зависимости от рассказанного вами – да, – тихо подтвердил он.
– Я не виню вас за это. Но я должна была поучаствовать. Хоть раз. И я не жалею ни о чем.
– Клавэйн… – прошептал Ремонтуар. – Ему что-нибудь известно?
– Конечно же нет. Это убило бы его.
По дереву стукнули костяшки пальцев. В комнату протиснулся Клавэйн. Глянул на лабиринт:
– Обо мне сплетничаете?
– Вообще-то, мы о тебе почти не говорили, – заверила Фелка.
– Какая досада!
– Выпей чаю. Он еще вполне ничего.
Клавэйн принял из ее рук колбу с чаем:
– Не хотите ли поведать о прошедшем собрании?
– Детали мы раскрыть не можем, – ответил Ремонтуар. – Одно скажу: многие хотят твоего присоединения к совету. Некоторые считают, что твоя лояльность Гнезду сомнительна и будет оставаться таковой, пока ты не войдешь в совет.
– Вот же идиоты!
Ремонтуар и Фелка переглянулись.
– Но есть и союзники, те, кто уверен: ты в достаточной мере показал свою преданность Гнезду за многие годы.
– А разве это не так?
– Но и они считают: твое место в совете, – сказала Фелка. – По их мнению, ты не сможешь больше рисковать, соваться в опасные дела.
– То
– Есть меньшинство, вполне согласное с твоим нежеланием входить в совет, – добавил Ремонтуар. – Кое-кто из этого меньшинства всецело одобряет твое поведение. Но остальные считают, что позволить Клавэйну и дальше заниматься войной – вернейший способ его потерять.
– Приятно знать, что меня ценят. А вы двое как думаете?
– Ты нужен Узкому совету, – тихо проговорил Ремонтуар. – Сейчас – больше, чем когда-либо.
Фелка ощутила, как между Клавэйном и Ремонтуаром передалось нечто – не сигнал от имплантата к имплантату, но сущность гораздо древнее. То, чем могут обмениваться люди, дружившие и доверявшие друг другу много лет.
Клавэйн кивнул сурово, посмотрел на Фелку.
– Тебе известно мое мнение, – сказала она. – Я знаю тебя и Ремонтуара с детства. Знаю, что ты ради меня сделал. Даже вернулся в гнездо Галианы, чтобы спасти меня, когда она сама считала это безнадежным. И во все последующие годы ты никогда от меня не отступался. Ты меня изменил, сделал человеком.
– И что теперь?
– Галианы больше нет. Осталась лишь одна нить, связывающая меня с прошлым. Я не вынесу, если она порвется.
В ремонтной верфи, на краю «карусели» Новый Копенгаген, на внешней границе йеллоустонского Ржавого Пояса, у Ксавьера Лиу снова начались неприятности с обезьянами саймири. Бригадир, сам бывший вовсе не саймири, а модифицированным орангутангом, почти без предупреждения отозвал с верфи всех обезьян. Дело было не в самом Ксавьере, поддерживавшем с профсоюзом отличные отношения. Орангутанг приказал обезьянам оставить работу в знак солидарности с колобусами, бастующими где-то за полкольца отсюда. Насколько Ксавьер понял, забастовка случилась из-за лемуров, соглашавшихся на зарплаты ниже обговоренных профсоюзом и отнимавших рабочие места у высших приматов.
Над таким впору посмеяться да и забыть – кабы не помеха делу. Подобных случаев стоило ожидать, если уж решил вести бизнес в Новом Копенгагене. Тут среди ремонтников и докеров есть и мартышки, и человекообразные, и лемуровые, и даже попадаются карликовые ленивцы.
Внешняя жилая зона образовывала неровный, ощетиненный конструкциями тор в пределах Ржавого Пояса, вереницы относительно целых, полуразвалившихся и вовсе изуродованных спутников, которые, несмотря ни на что, еще удерживаются на орбите Йеллоустона. В прежние, благополучные времена они поражали своим разнообразием и роскошью. Некоторые представляли собой огромные заполненные воздухом шары либо цилиндры, украшенные зеркалами и золотистыми изящными противосолнечными экранами. Другие поселения располагались на обломках комет и астероидах, притащенных на орбиту бригадами угонщиков. Иные небесные тела были пронизаны тоннелями, соединявшими полости-залы и жилые квартиры. Строились поселения и на поверхности, ради упрощения контактов с внешним миром. Купола живущих при низкой гравитации сообществ лепились друг к дружке, словно лягушачья икра, переливаясь зеленью и синевой искусственных биоценозов. Обычно на куполах виднелись следы поспешного ремонта, шрамы и паутины трещин, закрытых быстро схватывающейся аварийной эпоксидной смесью либо пеноалмазом. Часть куполов так и не изолировали вновь, и их внутренность осталась темной и безжизненной, словно кучка пепла.