Ковер царя Соломона
Шрифт:
Аксель держал бокал с бренди обеими руками и, улыбаясь, смотрел поверх его края на собеседника. Тому вспомнилась одна реклама. То ли какого-то ликера, то ли бокалов, а может быть, таких вещей, которые вообще не продаются: хитрости, или даже коварства, или умения читать в человеческих сердцах. Но через мгновение его друг снова глядел на него весело и дружелюбно.
– Но как я это сделаю? – спросил музыкант.
– Попробуй получить государственную субсидию на развитие малого бизнеса. Разве оркестр нельзя считать бизнесом?
– Всего сорок фунтов в неделю. Какой же это бизнес? – горько протянул
– Да я шучу.
Выражение лица Акселя внезапно изменилось: оно посуровело, сделалось жестким и деловым, а зубоскальство и хитринка исчезли.
– Том, – спросил он, – ты не хочешь подзаработать?
В январе 1902 года на Северной линии между станциями «Слон и замок» и «Бюро» в поезде вспыхнул пожар, и оттуда пришлось эвакуировать всех пассажиров.
В августе 1910 года в поезде на перегоне между «Бейкер-стрит» и «Свисс-Коттедж» стреляли в мужчину. Однако он выжил. Следствием этого происшествия стала установка в вагонах устройств, позволяющих пассажирам сигнализировать о чрезвычайных ситуациях.
Двадцать четыре года спустя груженный щебнем состав сошел с рельсов и разрушил здание поста электроцентрализации около станции «Рейнерс-лейн» линии Пикадилли. В следующем году самолет Королевских Вспомогательных ВВС упал на пути Северной линии близ Колиндейла, что спровоцировало короткое замыкание. Возникший пожар также полностью уничтожил здание поста электроцентрализации.
В 1944 году, прямо в Сочельник, на станции «Пэддингтон» возник серьезный пожар в эскалаторной шахте, но жертв не было.
В январе 1917 года полностью сгорела станция «Стоунбридж-Парк» линии Бейкерлоо. Двадцать восемь лет спустя она сгорела снова. В 1958 году один пассажир задохнулся, когда загорелся поезд на станции «Холланд-Парк» Центральной линии.
В 1985-м в подземке запретили курить. Однако это не защитило метро от самой страшной, за исключением взрыва бомбы в Белхэме, трагедии, когда в ноябре 1987 года вспыхнул пожар на станции «Кингс-Кросс».
Мысль о том, что она должна вернуться на виллу «Сирени» и ухаживать за Сесилией, ужасала Тину. Она утратила свои обычные спокойствие и безмятежность. В тот миг, когда она узнала от Дафны печальную новость, исчезли главные черты ее характера: флегматичность, беззаботность и умение принимать жизнь такой, какая она есть.
Она этого не хотела. Просто не могла. В ее голове теснились многочисленные отговорки. Молодая женщина пыталась отобрать самые убедительные, чтобы высказать их миссис Блич-Палмер, как вдруг та, словно по мановению волшебной палочки, произнесла:
– Тина, если ты не против, я бы хотела поухаживать за твоей матерью. Если она сама согласится, естественно. Доктор сказал, что в больницу ей не надо, она ведь не полностью парализована.
– Боже, конечно же, я не против! – воскликнула мисс Дарн. – Дафна, вы просто чудо!
Облегчение сделало ее великодушной.
– Вы не возражаете, если мы с детьми завтра приедем ее навестить? – спросила она. – Можно?
Сесилия лежала на диване-кровати
Миссис Дарн была очень счастлива со своей подругой. Она испытывала к ней признательность, но это отнюдь не было слепой благодарностью. Скорее, она ощущала, что Дафна оказалась на высоте и делала то, что было должно, по мнению больной. Все происходило так, словно они были старой, преданной друг другу семейной парой. Дезертирство, сдача позиций, неспособность выдержать испытание – все это в их случае было абсолютно невозможно. Миссис Блич-Палмер поступила так, как поступила бы на ее месте сама Сесилия. Дафна любила ее, а она любила Дафну. Странным было лишь то, что с тех пор, как миссис Дарн заболела, она, говоря об отношениях с подругой, могла с легкостью и даже с удовольствием произносить слово «люблю», как про себя, так и вслух, пусть и не при Дафне. Заменить ее кем-то было совершенно немыслимо. И больной нравилось шепотом, уже в полудреме, повторять: «Да, мы с Дафной любим друг друга».
В тот день, когда все случилось, она сидела на серой станционной скамье рядом с миссис Блич-Палмер, а вокруг толпились люди. Среди пассажиров, сошедших с поезда, чудом оказался врач. Он поднялся по эскалатору и сообщил о случившемся работникам метро. Привезли кресло, усадили в него Сесилию и подняли ее на поверхность. Именно в этот момент Дафна показала, чего она стоит. Она отвезла подругу домой на такси и вызвала ее лечащего врача. Таким образом, миссис Дарн избежала отправки в больницу и осталась в собственном доме, пусть и полупарализованная и с перекошенным лицом.
Она не повредилась в уме, но страдала от легкой амнезии. Между тем моментом, когда она увидела Брайана с детьми, и следующим, когда обнаружила себя на платформе «Бонд-стрит» рядом с Дафной, была пустота. Сесилия ничего не помнила, однако никак не могла избавиться от чувства, что за это время произошло что-то очень нехорошее. И именно оно спровоцировало удар. Было непривычно осознавать, что тот самый час, в течение которого она оказалась поражена болезнью, возможно, даже смертельной – во всяком случае, непоправимой, пусть даже физиотерапевт твердил ей что-то ободряющее, – этот самый час оказался потерян, вычеркнут из ее жизни, смыт, минута за минутой, прорвавшейся кровью, вместе с кусочком ее мозга.
«Должно быть, я испытала какое-то ужасное потрясение, спровоцировавшее скачок давления», – думала Сесилия. Врач уверяла, что теперь давление у нее в норме, и она очень довольна течением болезни. Дафна готовила все ее любимые блюда и носила ей книги из библиотеки. Вечерами миссис Дарн сидела на своем диване-кровати, и они вместе смотрели телевизор. И держали друг друга за руки, чего раньше никогда себе не позволяли. Миссис Блич-Палмер пододвигала свое кресло к дивану, брала свою подопечную за парализованную руку и сжимала ее в своих ладонях. Рука не двигалась, но чувствительность в ней сохранилась.