Кожа для барабана, или Севильское причастие
Шрифт:
— Я хочу сказать, — заговорила она своим хриплым от коньяка голосом. Ее туфли стояли рядом, а она растирала костлявые, в расширенных темных венках лодыжки. — На этот раз Перехиль не может жаловаться. Предками его клянусь, что не может.
Дон Ибраим обмахивался панамой, поглаживая обгорелые усы. В эту минуту триумфа аромат гаванской сигары казался ему особенно восхитительным.
— Не может, — весело повторил он, — Никак не может. Он сам является свидетелем того, что все было проделано безупречно. Не так ли, Удалец?.. Установка, завязка и развязка. Как у коммандос
Удалец из Мантелете, стоя, потому что никто не предложил ему сесть, утвердительно кивнул:
— Точно. Установка и все такое.
— Куда это направились наши голубки? — поинтересовался экс-лжеадвокат, снова нахлобучивая шляпу.
Обежав взглядом улицу, Удалец доложил, что они направляются в сторону Ареналя; догнать их будет несложно. От желтоватого света фонарей его лицо с расплющенным носом казалось еще более твердым. Дон Ибраим, взяв фотоаппарат с колен Красотки, передал его Удальцу.
— Давай, вынь кассету, чтобы не попортилась.
Тот послушно, помогая себе висевшей на перевязи рукой, открыл аппарат, пока дон Ибраим искал другую кассету. Наконец, найдя ее, разорвал упаковку и передал кассету сообщнику.
— Надеюсь, ты перемотал, — вскользь заметил тот. — Прежде чем открыть камеру.
Удалец посерьезнел, как будто арбитр только что велел ему не прятать так голову, и не моргая смотрел на дона Ибраима. Внезапно он резко захлопнул крышку аппарата.
— Что там нужно было перематывать? — подозрительно осведомился он, подняв бровь.
Дон Ибраим, с новой кассетой в руке и сигарой в другой, долго смотрел на него.
— М-да, — выговорил он наконец.
Они дошли до Ареналя молча. Куарт несколько раз ловил на себе взгляд Макарены, но ни она, ни он так и не сказали ни слова. Да, собственно, и говорить-то особенно было не о чем — разве только выяснить, была ли встреча с ее мужем случайной или преднамеренной. Но этого, подумал он, узнать ему, скорее всего, не суждено.
— Вот отсюда, — произнесла наконец Макарена, когда они подошли к реке.
Куарт огляделся. Они находились у подножия старинной арабской башни, известной под именем Золотой; от самых их ног к молам Гвадалквивира спускалась широкая лестница. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения, и в лунном свете на плитах неподвижно лежали тени пальм, жакаранд и бугенвилей.
— Что — «отсюда»?
— Отсюда уплыл капитан Ксалок.
Берег был безлюден, пароходики для туристов застыли темными неподвижными силуэтами возле бетонных опор моста. В черной воде у противоположного берега, очертания которого ограничивали с двух сторон скользящие пятна света от фар автомобилей, проносившихся по мостам Изабеллы II и Сан-Телъмо, отражались огни Трианского предместья.
— Это был старый Севильский мост, — снова заговорила Макарена. Ее жакет был наброшен на плечи, кожаная сумка по-прежнему прижата к груди. — Всего лишь сто лет назад здесь становились на якорь пароходы и парусники… Еще не все исчезло от того, чем некогда была Севилья, — важнейшим центром торговли с Америкой, так что корабли спускались отсюда по реке до Санлукара, потом заходили
Она замолчала, засмотрелась на аллею, ведущую к Ареналю, на купол «Маэстрансы», на современные здания, за которыми вдали, слабо освещенная, виднелась Хиральда и прятался Санта-Крус.
— Это был настоящий лес мачт, — добавила она через пару минут. — Лес мачт и белые паруса… Вот что видела Карлота со своей башни.
Они снова пошли вдоль мола, ступая по черным полосам теней деревьев. Молодая пара целовалась в круге света под железным фонарем, и Куарт заметил, что Макарена смотрит на нее с задумчивой улыбкой.
— По-моему, вы тоскуете, — сказал он, — по той Севилье, которую никогда не знали.
Улыбка женщины обозначилась отчетливее — за миг до того, как ее лицо скрылось в тени.
— Вы ошибаетесь. Я очень хорошо знала ее. И знаю. Я много читала об этом городе, грезила им. Что-то мне рассказывай, дед, что-то — мать. А некоторых вещей не рассказывал никто. Я их чувствую — вот здесь. — Она коснулась пальцем внутренней стороны запястья. — Здесь, в крови.
— Почему вы выбрали именно Карлоту Брунер?
Макарена сделала несколько шагов и лишь потом ответила:
— Это она выбрала меня. — Она чуть повернулась к Куарту. — Священники верят в призраки?
— Не очень. На призраки губительно воздействуют электрический свет, ядерная энергия… И компьютеры.
— Может быть, в этом и заключается их очарование. Я верю в них — по крайней мере, в некоторых из них. Карлота была девушкой романтического склада, читала романы. Она жила словно в хрустальной башне, в искусственном мире, никак не соприкасаясь с миром реальным. И вот в один прекрасный день в ее жизни появился мужчина — настоящий мужчина. Как будто молния ударила в землю прямо у ее ног, и она уже больше никогда не могла смириться. К несчастью, Мануэль Ксалок тоже полюбил ее.
На молу то там, то сям виднелись неподвижные фигуры рыболовов; проходя мимо, Куарт и Макарена Брунер различали огонек тлеющей сигареты, отблеск света на конце удочки и леске, легкий плеск воды. Один раз у их ног забилась на каменных плитах живая рыба; ее чешуя сверкала лунными искрами. Темная рука протянулась к ней и, поймав, снова сунула в ведерко с водой.
— Расскажите мне о Ксалоке, — попросил Куарт.
— Он был молод и беден. Тридцать лет, помощник капитана одного из пароходов, курсировавших между Севильей и Санлукаром. Они познакомились во время одной из поездок, которую Карлота совершала вместе с родителями. Говорят, он был хорош собой, и думаю, что форма тоже шла ему. Знаете, это часто бывает с моряками, военными…