Кожаные башмаки
Шрифт:
— Миргасим, Миргасим!
Сугробы намело под самую крышу. Порыв ветра сбил бабушку с ног. И, только упав навзничь, увидала она своего внука на крыше.
— Уф, алла, даже сердце закололо!
Опираясь на грабельки с полотенцем, бабушка поднялась и сквозь сыплющийся снег закричала:
— Прыгай вниз!
Он сидел скорчившись, прижавшись к трубе, весь засыпанный снегом, без шапки, без рукавиц.
— Прыгай!
— Бою-у-усь!..
— Тейли, шайтан [13] ! — Первый раз в жизни
13
Шайтан — сумасшедший.
— Не могу-у-у-у-у…
А ветер громыхал так, словно в небе рвалось железо.
— Прыгай, душман [14] !
Бабушка погрозила граблями, а ветер словно только и ждал этого, подхватил полотенце, уволок его, закружил, подбросил вверх. Полотенце хлопнуло Миргасима по лицу и пропало.
Миргасим испугался, разжал руки и скатился к ногам бабушки.
— Знал бы, что так мягко падать, давно прыгнул бы, — чуть шевеля посиневшими губами, сказал он.
14
Душман — разбойник.
Обнявшись, поддерживая друг друга, они взобрались на крыльцо и, налегая изо всех сил, еле-еле отворили дверь. Едва успели войти в сени, как дверь трахнула, будто выстрелила, и сама захлопнулась. Бабушка спустила крюк, задвинула засов и принялась тереть лицо и руки Миргасима, приговаривая:
— Разбойник, ох разбойник!
— Ничего ты, бабушка, не знаешь. Одному человеку звёздами я поклялся.
— А шапка где?
— Чтоб буран перевернул наш дом кверху дном, если шапку не найду! Чтоб я…
— Замолчи, замолчи! Бог с ней, с шапкой, главное, что голова цела.
— А звёздочка?
— Да, конечно, это обидно, очень обидно: звёздочку, что тебе брат подарил, ты не уберёг. Эх, ты! Говорила тебе — сиди дома, и звёздочка была бы цела.
— Скажи, бабушка, что с учительницей теперь будет? Она одна.
— Одной-то лучше, чем с таким, как ты, помощником. Счастье моё, что грабли под рукой оказались, не то внук мой на крыше в ледышку превратился бы.
— Это грабельки мои выручили нас, бабушка, потому что они папины, волшебные. Я сам их в сугроб поставил и полотенце к ним привязал.
— Мама придёт, всё расскажу. И шапки нет, и полотенце улетело… Иди сейчас же ложись! Ложись на мою постель, подушки мягкие, одеяло тёплое. Спи.
«Лечь-то я лягу, но спать не буду. Поутихнет ветер, всё равно, даже без шапки к Фатыме-апа побегу. Главное, не надо спать, не то проспишь всё на свете».
Но ресницы слиплись, голова упала на подушку.
Много ли, мало спал, кто знает? Но только проснулся и видит: по-прежнему горит фитилёк в избе. По-прежнему сидит бабушка на сэке, прядёт шерсть. По-прежнему завывает ветер в трубе и стучит по крыше, будто выстрелы гремят.
Но вот среди этого лязга и свиста Миргасиму послышался звук совсем новый, нежный, как звон свирели.
— Бабушка, что это?
— Буран был весенний, и гость в избе у нас тоже весенний. Пока ты спал, ягнёночек родился. Это он кричит. Хочешь посмотреть?
Осторожно, прикрывая рукой, как щитом, колеблющееся пламя, бабушка понесла фитилёк за печку, чтобы показать Миргасиму нового жильца в этой избе, новое существо на нашей земле.
Он стоял на длинных белых, чуть согнутых, ещё дрожащих ножках с розовыми копытцами. Бабушка опустила фитилёк, и Миргасим увидел мордочку с ясными, почти совсем прозрачными глазами и белыми ресницами. Ягнёнок открыл нежно-розовый рот: «Ээ-э-э!»
Тяжело дыша, обернулась на этот зов чёрная овца. Шерсть слиплась у неё на лбу и боках, бока то вздымались, то опускались. Передним копытом овца всё била и била по полу.
— Видишь, если бы в поле ягнёнка принесла, она копытом травы бы себе под снегом поискала, а вот за печкой дело случилось, а копытом всё равно бьёт. Привычка такая!
Ягнёнок расставил передние ножки и потянулся мордой под брюхо матери.
— Закрой глаза, Миргасим. Теперь нельзя смотреть, сглазишь. Он сосёт в первый раз. — И бабушка увела внука на другую половину избы.
— О чём ты всё вздыхаешь, бабушка?
— Каково на фронте в такую метель!
— Бабушка, ночь сейчас или день?
— Не знаю, мой внук. Зола в печи остыла…
— Нас совсем занесло, бабушка! Можно, я выйду посмотреть?
— Дверь не открывается.
— Ну, тогда можно, я за печку пойду? Ягнёнок уже насосался, должно быть.
Миргасим взял на руки маленького, словно игрушечного, барашка.
— Бабушка, он греет теплее, чем овчина.
— Ещё бы, живое согревается живым.
Ветра уже не слышно, но вокруг избы что-то шоркает, слышится какой-то странный скрип, стук под самыми окнами. Миргасим опустил ягнёнка на пол.
— Бабушка! Слышишь? Да слушай же! Что это шумит?
Но у бабушки в ушах всегда шум.
— Это ветер, ветер, — бормочет она.
— Нет, на ветер не похоже. Это голоса людей за стеной, стук лопат под окнами.
Бабушка отогнула край платка, наставила ладонь к уху, прислушалась:
— Откапывают нас люди, Миргасим, откапывают…
Распахнулись наружные ставни, свет хлынул, залил комнату. О, как там, за окном, сверкает небо, сияет снег!
У бабушки глаза заслезились, Миргасим тоже сощурился, чихнул.
— Отворитесь, — стучатся люди в дверь, — отопритесь!
Миргасим кинулся в сени, сбросил крюк — народу перед крыльцом полно собралось: кто с лопатой, кто с ломом, кто с совком.
Впереди всех Фатыма-апа, в руках у неё Миргасимова шапка с красной звёздочкой.