Козлиная песнь
Шрифт:
– Вот что, друг, - сказал он, когда татарин с пустым мешком под мышкой появился в комнате, - у меня накопилось много дряни, хочешь вазочку, пепельницу, книги, вот горсточка старинных монет.
– Татарин хмуро ходил по запущенной комнате, где стояла вечно не прибранная постель, где книги валялись на полу, где денежки Василия Темного лежали на тарелочке вместе с раскатавшимся куском мыла, а стекла были до того мутны, что еле-еле пропускали пыльный луч.
Татарин опытной рукой, подойдя к постели, нащупал одеяло, подошел к столику,
– Не годится, - сказал он.
– Пальто есть? Брюки есть? Пальто, брюки куплю.
– - Да что ты, я тебе уже все давно продал!
– рассердился бывший неизвестный поэт.
– Зачем неправда говорит, в шкапу что?
– Татарин, подойдя, распахнул дверцы.
– К чему тебе? потом новые купишь!
– Он стал рассматривать брюки.
– Да вот ковер в углу, - согласился хозяин комнаты.
– Кровать продаешь?
– спросил татарин.
Походив вечером по комнате, бывший поэт отправился в достопримечательнейшее здание.
Он поднялся по лестнице. Согнувшись, уплатил мзду.
– Ах, Агафонов, - протянул ему руку Асфоделиев, - где вы пропадаете?
– Я занят.
– Чем же вы заняты?
– удивился Асфоделиев.
– Не будем об этом говорить, - уклонился лысеющий молодой человек, - я пришел сюда поразвлечься, а не говорить о занятиях.
Асфоделиев посмотрел на него. "Нервничает", - подумал он.
– Прекрасна жизнь, - начал философствовать Асфоделиев.
– Надо брать от жизни все то, что она дает. Посмотрите на эти прекрасные пальмы, - и плавным движением Асфоделиев указал на чахлые растения: - слышите, музыка!
Он подошел с Агафоновым к стеклянным дверям. Оттуда неслась шансонетка.
– Взгляните на лица, дышащие азартом, посмотрите, как горят у них глаза, как скребут игроки ногтями сукно.
Но всего этого бывший поэт не видел. Он видел, что крупье опускают с каждого круга десять процентов в разрез стола на нужды народного просвещения, а всякую подачку прячут в жилетный карман, говоря: мерси. Что все они лысы, упитанны, одеты по последней моде, что растратчики и взяточники толпятся у столов и проигрывают деньги на нужды народного просвещения, что они, присвоив деньги в одном ведомстве, добровольно отдают их другому.
– Вы романтик, - обернулся бывший неизвестный поэт к Асфоделиеву, - вы скверный, большой ребенок, неужели вы не чувствуете огромной серости мира. Я прихожу сюда, потому что мне нечего делать, потому что после того, как я не сошел с ума, я чувствую себя кукишем.
– А вы пытались сойти с ума? Какой вы романтик!
– уязвил бывшего поэта Асфоделиев.
– Конечно, я не пытался, - пошел на попятную, - я это к слову сказал. Что вы, в самом деле считаете меня дураком?
– Бросьте, - сказал Асфоделиев.
– Никто так не уважает вас, как я, и никто не любит так ваших писаний. Человеку нужна мечта, вы даете мечту - чего же боле?
– Никакой никогда мечты
Уже несколько часов сидели прибывшие в ресторане при клубе. Уже было выпито около дюжины пива и отдельные рюмочки скверного коньяку, и уже приступили к красному вину. И на эстраде появился хор цыганок и запел свои старые песни, и ходил цыган с гитарой и, топая, аккомпанировал, и отделились от толпы две цыганки в своих пестрых платьях, обутые в красные туфельки, и началось трепетание.
– Ерунда, какая ерунда, - пробормотал Агафонов и прошел в игорный зал, сел на освободившееся место.
Две цирцеи встали позади него.
Чувствуя, что на его плечи облокачиваются, Агафонов повернул голову.
– Не мешайте, - оттолкнул он, - прошу вас!
Те, вздернув носики, отошли. Агафонову стало неприятно: раньше я совсем иначе относился к ним.
К вставшему крупье подлетели два игрока и стали извиняться и упрашивать дать в долг. Тот отходил, отказывая, они следовали за ним по пятам. Асфоделиев и Агафонов уходили. За ними шли две цирцеи, затем цирцеи отстали.
– Прелестно, - говорил Асфоделиев, - прелестно...
– Вот что, - прервал Агафонов Асфоделие-ва, - не смогу ли я у вас переночевать?
В кабинете у Асфоделиева горела фарфоровая люстра.
Огромный, александровского времени, письменный стол, с канделябрами в виде сфинксов, стоял против дверей. На нем до середины высоты комнаты пирамидами возвышались недавно вышедшие книги, книжки и книжечки, все аккуратно разрезанные и снабженные бумажными закладками. На шкафах красного дерева, недавно доставленных, стоял Гете на немецком языке и Пушкин в Брокгаузовском издании. На столах лежали иллюстрированные "Евгений Онегин" и "Горе от ума" в издании Голике и Вильборг.
– Извините, - сказал Асфоделиев, - моя жена спит.
Поставил бутылку водки и огурцы. До глубокой ночи Агафонов произносил свои стихи.
– Как это глупо, - прервал он себя, - ничего я не слышал.
В три часа ночи он встал:
– Какое идиотство считать вино средством познания.
Он увидел себя блуждающим:
– Что я для города и что он для меня?
– Утро!
– подошел он к окну. Сел на диван и раскрыл рот.
Лучи чуть теплого солнца осветили заметную лысину. Агафонов лежал на диване. Одна нога в фиолетовом носке высовывалась из-под одеяла.
Лучи спустились и осветили плечи, затем чуть-чуть вспыхнула рюмка у пустой бутылки.
Агафонов проснулся - его трогали за плечо.
– Извините, милый мой, - сказал Асфоделиев.
– Мне привезли шкаф маркетри.
За Асфоделиевым стоял шкаф; два носильщика курили махорку.
Вечером Агафонов, ища ночлега, пошел в мало знакомое ему семейство.
После чая молодые люди и барышни сели в уголок и стали рассказывать друг другу анекдоты. Девушка с волосами, обесцвеченными перекисью водорода, первая начала.