Козьма Прутков

Смирнов Алексей Евгеньевич

«Сомнение в дельности» своего труда возникает, как правило, у человека, который ориентирован на его общественное признание, а не на духовное самораскрытие вне зависимости от суждения окружающих. Видно, что в юности Алексею Жемчужникову не хватало такого понимания творчества. Ему застил взор пример Некрасова — яркого оратора, востребованного временем поэта-гражданина. Соперничать с Некрасовым Жемчужников не мог, а искать себя, вероятно, недоставало сил. Отсюда долгие творческие паузы.

«Когда я жил за границею, во мне вновь родилась потребность писать стихи. Второй перерыв в стихотворстве совпадает со временем болезни и смерти моей жены. Затем, в особенности с 1883 года, я начал писать сравнительно много. В 1884 году я вернулся в Россию, и все последние года мне писалось более, чем когда-нибудь в моей жизни. Мне казалось — и продолжает казаться до сих пор, — что у меня есть что сказать, и мне хочется высказываться. В этом настроении чувствуется желание наверстать потерянное время и сознание, что возможность писать может прекратиться со дня на день» [338] .

338

Там

же. С. 65.

Свой первый сборник Алексей Михайлович решился издать, когда ему было уже за семьдесят. По этому поводу он замечал: «Я охотно согласился на издание сочинений популярного Козьмы Пруткова, тем более, что не я один нахожусь за них в ответственности. А стихи за подписью моего имени… это — другое дело. Я никогда не был популярен. Отзывы обо мне появлялись в печати очень редко, и, может быть, по той, между прочими, причине, что я, не издавая собрания моих произведений, не подавал повода замолвить о них слово. Несколько последних лет я был в постоянной нерешительности. Мне все хотелось написать еще что-нибудь получше прежнего, и я не терял надежды, что это исполню. Теперь издаю полное собрание моих стихотворений, но не потому, что надежда моя исполнилась, а потому, что, наконец — пора! В мои лета откладывать исполнение чего-либо на будущее время — не приходится. Пора подвести итоги и представить обществу отчет в моей литературной деятельности, какова бы она ни была» [339] .

339

Там же. С. 65–66.

Критики дружно причисляли А. М. Жемчужникова к представителям так называемой «идейной поэзии». «Идейность» ее, однако, состояла не в том, что поэт держался какой-то определенной идеологии как системы взглядов, а в том, что, будучи человеком порядочным, он исповедовал этические нормы, которых в реальной жизни с такой последовательностью мог придерживаться далеко не каждый. Его возмущало рабство крестьян в России, и он, преодолев сословный интерес, высказался за отмену крепостного права. А когда возникло ощущение того, что реформы мало что дали людям, ибо любая реформа — вещь административная, то есть внешняя по отношению к человеку, и успех ее или неудача определяются в том числе тем, насколько само общество готово к проведению преобразований; когда все это выяснилось, Жемчужников обратился к соотечественнику со словами:

Ох, засорен твой путь! И к нравственным победам Тебе едва ль шагнуть От спячки с пошлым бредом. Пришлось нам низко пасть. И пали-то с тех пор мы, Как подняла нас власть. Не вывезли реформы! Не вышло ничего. Все, не дозрев, пропало. Кругом — темно, мертво; Нет сил, нет идеала; И интерес один: Кармана да желудка. О русский гражданин! Ужель тебе не жутко?.. [340]

340

Там же. С. 112.

В ту пору когда клоун Козьма Прутков важно похаживал между бесчисленными борцами, пародируя то официального реформиста, то консерватора, то радетеля за «народное дело», А. М. Жемчужников обратился к борцу за все русское — националисту:

…ты мыслью задался Патриархальные усилить в нас начала, Затем, что будто бы беда в России вся От либералов. Ах, либералы! Вы теперь обречены Судьбой суровой быть козлами отпущенья. Я — также либерал; но в чем мои вины? В чем прегрешенья? Ужели ж мне нельзя, на самом склоне дней, Пред нашей стариной и прихвастнуть немножко, Что я уж не холоп, зовусь, мол, Алексей, А не Алешка? Ужель врагом властей могу считаться я И скромное мое писательство — опасно, Лишь только потому, что к ним любовь моя Не сладострастна? Ужель погоревать не смеем о судьбе, Обрекшей нас на то, чтоб вечным быть ребенком, Которому принять заботу о себе Не по силенкам?.. [341]

341

Жемчужников А. М. Избранные произведения. М.; Л., 1963. С. 231–232.

А в дни революции 1905 года прозвучало:

Опять известий ниоткуда; Просвета нет средь нашей тьмы… И сердце чует близость худа, Какого не знавали мы [342] .

По счастью, негромкая лира Жемчужникова была настроена не только на «песни протеста» или предчувствие катастроф. Посмотрите, каким реалистичным письмом, простым до наивности, нарисована нечаянная «Дорожная встреча», похожая на старую гравюру:

342

Там же. С. 234.

Едет

навстречу мне бором дремучим, В длинную гору, над самым оврагом, Всё по пескам, по глубоким, сыпучим, — Едет карета дорожная шагом. Лес и дорога совсем потемнели; В воздухе смолкли вечерние звуки; Мрачно стоят неподвижные ели, Вдаль протянув свои ветви, как руки. Лошади медленней тянут карету, И ямщики погонять уж устали; Слышу я — молятся: «Дай-то Бог к свету Выбраться в поле!..» Вдруг лошади стали. Врезались разом колеса глубоко; Крик не поможет: не сдвинешь, хоть тресни! Всё приутихло… и вот, недалеко Птички послышалась звонкая песня… Кто же в карете? Супруг ли сановный Рядом с своей пожилою супругой, — Спят, убаюканы качкою ровной Гибких рессор и подушки упругой? Или сидит в ней чета молодая, Полная жизни, любви и надежды? Перед природою, сладко мечтая, Оба открыли и сердце, и вежды. Пение птички им слушать отрадно, — Голос любви они внятно в нем слышат; Звезды, деревья и воздух прохладный Тихой и чистой поэзией дышат… Стали меж тем ямщики собираться. Скучно им ехать песчаной дорогой, Да ночевать не в лесу же остаться… «С Богом! дружнее вытягивай! трогай!..» [343]

343

Там же. С. 73–74.

Как бы ни был разнообразен мир звуков, в том числе и извлекаемый человеком из инструментов музыки, с возрастом всего предпочтительнее становится естественное звучание природы: стук дождя, порывы ветра, гул прибоя. Алексей Жемчужников выразил это в следующих стихах:

* * *

Я музыку страстно люблю, но порою Настроено ухо так нежно, что трубы, Литавры и флейты, и скрипки — не скрою, Мне кажутся резки, пискливы и грубы. Пускай бы звучала симфония так же, Как создал ее вдохновенный маэстро; И дух сохранился бы тот же, и даже Остались бы те же эффекты оркестра; Но пусть инструменты иные по нотам Исполнят ее, — и не бой барабана И вздох, издаваемый длинным фаготом. Дадут нам почувствовать forte и piano. Нет, хор бы составили чудный и полный Гул грома, и буря, и свист непогоды, И робкие листья, и шумные волны… Всего не исчислишь… все звуки природы! [344]

344

Там же. С. 71.

И, наконец, может быть, одно из самых горьких произведений поэта, написанное в конце октября 1871 года в «Ювенгейме, близ Рейна»; стихотворение, тема и поэтика которого получили развитие в знаменитом романсе первой волны русской эмиграции XX века, созданном Петром Лещенко.

ОСЕННИЕ ЖУРАВЛИ [345]

Сквозь вечерний туман мне, под небом стемневшим, Слышен крик журавлей все ясней и ясней… Сердце к ним понеслось, издалёка летевшим, Из холодной страны, с обнаженных степей. Вот уж близко летят и, всё громче рыдая, Словно скорбную весть мне они принесли… Из какого же вы неприветного края Прилетели сюда на ночлег, журавли?.. Я ту знаю страну, где уж солнце без силы, Где уж савана ждет, холодея, земля И где в голых лесах воет ветер унылый, — То родимый мой край, то отчизна моя. Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть, Вид угрюмый людей, вид печальный земли… О, как больно душе, как мне хочется плакать! Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

345

Жемчужников А. М. Избранные произведения. М.; Л., 1963. С. 112.

Лев Жемчужников

Из пяти братьев Жемчужниковых двое — Николай и Лев — не принадлежали, как мы знаем, к числу литературных опекунов Козьмы Пруткова. Однако Лев Михайлович Жемчужников явился графическим опекуном Козьмы, оставив вместе с А. Е. Бейдеманом и Л. Ф. Лагорио первое рисованное изображение нашего героя, давно уже ставшее классическим. Именно они впервые представили на суд публики знаменитый портрет Пруткова.