Козни колдуна Гунналуга

Что такое настоящие родительские чувства, родительская любовь — ярл Торольф Одноглазый если и знал когда-то, то забыл уже давно. И потому удивился сам себе, когда осознал, что ему тоскливо и больно думать о смерти сына, которого он, если честно признаться, все последние годы только ненавидел и боялся. Хотя поддерживал в войнах с другими ярлами, соседями, и Снорри, конечно, тоже его поддерживал против ближайших неприятелей, потому что иначе сложно было выжить и отцу, и сыну, каждый из которых отсутствием аппетита к чужому не страдал. Так, за последние несколько лет, с тех пор, как сын отделился от отца, совместными усилиями они больше чем на треть увеличили родовые владения, хотя однозначно совместными эти владения назвать было сложно.

Все началось с того, что после набега на прибрежные поселения Сардинии Торольф получил стрелу в интимное место и после такого ранения больше не нуждался в женщинах. И потому посчитал излишним видеть рядом с собой каждый день властную

и надоедливую жену Хельгу, которая лезла не в свои дела и всегда желала настоять на своем мнении. Более того, она в самом начале совместной жизни попыталась однажды даже поколотить мужа. Его, воина. Это было неслыханной дерзостью, за что Хельга поплатилась, навсегда оставшись с изуродованным носом. На нос было противно смотреть. Потом стало вообще противно смотреть на жену. И Торольф просто изгнал ее в один из своих дальних бедных домов, куда давно не заглядывал сам, предоставив Хельге возможность командовать живущими в окрестностях бондами, но никак не мужем. Однако бонды тоже оказались людьми с характером, от сильной руки поотвыкли, и, чтобы поставить их на место, Хельга призвала сына. Тот, не спросив у отца ни совета, ни разрешения, собрал своих наиболее близких людей, многих из которых сам Торольф до этого считал своими близкими людьми, и прибыл на место по зову, совершив стремительный пеший марш через гнилостное и топкое болото, а потом и через невысокий горный хребет всего за одну ночь. Снорри быстро сумел навести порядок, поскольку на руку всегда был скор и никогда не понимал такого простого слова, как пощада. Не понимал, даже когда это слово могло относиться к своим же вроде бы людям. Такое свойство характера Великана произвело на бондов неизгладимое впечатление. И в корне пресекло любое инакомыслие в будущем. Бонды наивно считали себя свободными людьми, но Снорри наглядно доказал им, что свободными они могут стать только после собственной смерти, да и то лишь в случае, если Один будет к ним благосклонен. А на земле, в отличие от Вальгаллы с ее кострами, свободен только тот, кто располагает силой и умеет этой силой пользоваться.

Сам Торольф всегда уделял мало внимания сыну, не считая его общество достойным своего, потому что Снорри был, как казалось ярлу, и глуп, и заносчив не в меру, и не в соответствии со своими достоинствами горд. Горд даже в обыденном общении с отцом, что вообще уже выходило за всякие рамки и не могло оставлять взаимоотношения отца с сыном нормальными. Сам славящийся не великим умом, разве что замысловатой хитростью, Торольф все же умел работать головой. Сын такую работу презирал. По большому счету единственным достоинством Снорри была чрезвычайная физическая сила. Ну, и обязательно прилагающаяся к этой силе стать великана, за что Снорри и прозвали Великаном. Даже одна эта стать могла кого-то остановить, заставить не лезть на рожон. А если не останавливала стать, то в дело вступала сила. Но даже управление землями требовало приложения умственных сил, а не физических, а этого Снорри было не дано. И земли, отошедшие к Снорри после раздела имения Торольфа, произведенного по настоянию Хельги, оставались под управлением матери. Она обладала умом большим, чем сын, и успешно справлялась с делом вместо него. И управляла даже теми землями, которые были присоединены к имению Снорри после раздела, то есть попросту завоеванными или отобранными у соседей под угрозой расправы, на которую Снорри Великан был настолько скор, что это пресекало всякое желание вести с ним переговоры. Более того, Хельга имела почти мужской авторитет в нескольких прибрежных виках. То есть посылала мужчин в бой, если это требовалось, не спросив разрешения сына, которому эти мужчины вообще-то и должны были подчиняться, и несколько раз отправляла драккары в набеги, оплачивая снаряжение и продовольствие, за что получала свою законную десятую часть прибыли. Снорри такой хозяйкой был доволен больше, чем своей женой, тихой и забитой, способной руководить только на кухне среди котлов и очагов, и испуганно смолкающей при виде мужа, который ее время от времени слегка поколачивал. Слегка — это значило, что только не убивал.

Сначала, когда Торольф изгнал жену за ненадобностью, Хельга так и жила одна и приглашала сына время от времени, чтобы тот помог ей утвердиться во взаимоотношениях с бондами и с соседями, или просто когда начинала скучать по нему. И Торольф Одноглазый таким положением вещей был доволен, потому что именно к этому он стремился. Но однажды, когда Снорри приехал в очередной раз в отцовский дом после визита к матери, Торольф, со свойственной воину и владетельному ярлу проницательностью, заметил не свойственную сыну задумчивость и нерешительность, словно тот намеревался что-то сказать, но в привычном тугодумии своем не знал, с чего начать. Сын молча выслушал грубую тираду отца и ничего не ответил, хотя и терпеливость была ему вовсе не свойственна. Грубость Торольфа в тот раз была вполне обоснованной. Снорри знал, что отец готовится к выяснению отношений с одним из сильных соседей, но увел с собой свои три сотни воинов, чтобы помочь матери на границе с другим соседом, хотя там дело терпело и особой необходимости срочно решать его не было. А Торольфу, в результате отлучки сына, пришлось после непродолжительного боя, чувствуя, что его дружину могут окружить, отступить в свой дом за высокие дворовые стены и отказаться

от битвы в поле. Это было по большому счету и позором, потерей авторитета, и признанием поражения. И положение обязывало немедленно восстановить свое имя и доказать, что связываться с ним впредь не стоит. Снорри прибыл, когда сделать это было еще не поздно, и отец, привычно не слишком вежливо, приказал утром быть готовым к выступлению. На что Снорри только отрицательно покачал головой. Длинные его волосы при этом мотались по плечам и по груди и говорили больше, нежели язык. Тогда только Одноглазый догадался, что предстоит какое-то выяснение отношений. И он понял, какое, еще до того, как Снорри начал говорить. И еще многое понял, потому что успел оглянуться и сразу оценил ситуацию — в комнате воинов Снорри было в два раза больше, чем его воинов, лежащих у очага, и воины сына были все оружными, в отличие от людей самого ярла, проявивших беспечность. Хотя беспечностью это назвать было нельзя, потому что тогда беспечным можно было бы назвать и самого Торольфа. Он никак не ожидал в этот трудный момент предательства со стороны Снорри. Как же могли ожидать такого предательства его люди, которые вообще не должны были вникать в семейные дела ярла.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Торольф, не веря, что сын посмеет поднять на него руку, но на всякий случай ухватившись под плащом за рукоятку длинного и узкого кинжала. Слабую сторону сына Одноглазый хорошо знал — Снорри считает, что его боятся. И потому он всегда готов к нанесению удара и редко бывает готовым к защите. И этим отец мог воспользоваться, если уж дело зайдет слишком далеко.

То, что начал говорить Снорри, было явно не его словами. Это были слова мстительной Хельги, и слова эти были для жадноватого ярла острее любого ножа.

— Я хочу сказать, что выступлю в твою поддержку только при одном условии.

Раньше Снорри никогда условий не ставил. Уважение к старшему в роде обязывало младших выслушивать только условия ярла.

— Я слушаю тебя. Что тебе подсказала твоя глупая голова или, что гораздо хуже, твоя неразумная мать? Она-то доброго никогда не присоветует, и я часто жалею, что еще в молодости не вырвал у нее язык. Это избавило бы меня от многих неприятных минут. А тебя от необдуманных поступков. Говори…

— Мы разделим с тобой имение поровну. Кроме того, часть своей доли ты выделишь матери. Ты же обязан о ней заботиться. Ее вины в твоем ранении нет.

— Ей я выделил столько, сколько этой старой кляче полагается, и даже, наверное, больше. А ты получишь не половину, а все, но только после моей смерти.

— Отец, не заставляй меня желать тебе смерти, — равнодушно попросил Снорри.

Скажи он это иначе, с чувством, с угрозой, в конце концов, Торольф оглянулся бы, не занес ли кто-то уже оружие над его головой. Но равнодушие в голосе сына говорило о том, что Великан просто повторяет выученные слова, звучащие как весомый аргумент. Наверняка Хельга заставила сына несколько раз повторить фразу, чтобы тот хорошенько ее запомнил. Он запомнил, но повторять устал, и потому теперь произнес ее так равнодушно. Но это была, пожалуй, самая большая вежливость, которую Торольф слышал от сына за все последние годы. Обычно Великан, с тех пор как стал взрослым и осознал свою силу, умел говорить только грубости, считая, что должен разговаривать с другими только так.

— Я могу постоять за свою жизнь. И даже перед сыном.

Уж чем-чем, а угрозами воздействовать на Торольфа было невозможно. И сын, и Хельга знали это лучше других. И потому Торольф понимал, что сейчас прозвучат другие слова, и опять слова, не свойственные Снорри, а только вложенные в его уста матерью, все и всегда умеющей просчитывать до тонкостей и не упускающей ни одной мелочи.

— Я предлагаю тебе не войну, а союз. У нас у каждого будет свое имение, но это имение будет все равно почти единым, поскольку каждый из нас обязан будет поддерживать другого в трудную минуту. Или ты соглашаешься, или я со своим войском немедленно ухожу в те земли, которые считаю своими, и попробуй отобрать их у меня.

Хельга прекрасно владела ситуацией и знала, что у Торольфа вражда сразу с четырьмя разными ярлами, и выяснить отношения с ними следует как можно быстрее, пока они не надумали объединиться. Если они объединятся, тогда уже и союз со Снорри не поможет. Но, чтобы разделаться с каждым по отдельности, требуется стремительность действий и отсутствие сомнений в собственных возможностях. Следовательно, Снорри отцу просто необходим. Более того, Торольф мог предположить, что Хельга приложила собственную руку, чтобы обострить его отношения с соседями. Это было бы полностью в ее духе.

— Я согласен, — быстро все сообразив, ответил Торольф. — Я согласен разделить с тобой часть земли. Не всю свою землю, а часть. К твоей части отойдет в дополнение то, что я временно выделил твоей матери. Женщина не может быть ярлом. Следовательно, она не является владелицей того дома, где живет. Там владелец только один — я. Но я выделю эту землю тебе. И разделю еще часть. На большее можешь пока не рассчитывать. Ты и без того получишь больше трети. Для начала этого тебе хватит.

— Мне нужно ровно половину, — угрюмо сказал Снорри. — Может быть, потом я попрошу больше. Если ты сразу не согласишься. И титул. Обязательно титул. Сразу. С половиной земли я смогу называться ярлом. С третью земли я буду считаться простым бондом. Только половину, отец. Меньше меня не устроит.