Козырная дама
Шрифт:
Время шло, а головная боль не только не ослабевала, не проходила, казалось, она нарастала, сжимая лоб, виски, темя раскаленным железным обручем. Литвинец невольно поморщился, обвел тоскливым взглядом подчиненных, внимательно посмотрел на дверцу стоявшего у стены шкафа. Там, на полочке, стояла чуть задвинутая в уголок, припрятанная от чужих случайных глаз заветная бутылочка коньячку — уже початая, но все же, но все же… Литвинцу захотелось поскорее остаться одному, хлопнуть рюмочку, подбодрив себя любимой прибауткой: «Господи, не прими за грех, прими за лекарство!»
— Дело
— А милиция?
— Что милиция? — устало переспросил Литвинец.
— Милиция разве не может помочь? — искренне удивилась Зоя Иннокентьевна.
— Может! — уверенно подтвердил Литвинец, не обращая внимания на красноречивые ухмылки на лицах подчиненных. — Но… У нас только за последние двое суток пятнадцать трупов, у нас каждый следователь на учете… Идите лучше к Мельнику… — Голос Литвинца снова сделался уставшим и бесцветным.
Зоя Иннокентьевна молчала, оторопело оглядываясь по сторонам, не понимая, всерьез ли говорит начальник милиции или шутит. Но Литвинец смотрел на нее печальным взором, в котором при всем желании сейчас невозможно было уловить намек на веселье.
Да и с чего бы начальнику милиции насмехаться над запутавшейся в проблемах женщиной?
— Значит, пойду к Мельнику… — согласилась Зоя Иннокентьевна невесело.
«Ну вот, опять ничего не добилась!» — корила она себя, направляясь по коридору к выходу. Коридор был светлым, похоже, только недавно отремонтированным, а стены его были украшены гирляндами искусственного плюща, напомнившими Зое Иннокентьевне бар «У Флинта», где висели точно такие же гирлянды. Вот только пальм в кадках в милиции не было.
— Баба, она и есть баба! — прокомментировал кто-то, когда дверь за посетительницей закрылась. Литвинец улыбнулся то ли в ответ на шутливые слова, то ли чему-то своему, но улыбка эта была воспринята подчиненными как разрешение повеселиться, и в кабинете начальника милиции раздался уже не сдерживаемый дружный смех.
Но смеялись вовсе не над Зоей Иннокентьевной. Рациональные, мудрые мужчины смеялись над глупыми и чересчур эмоциональными женщинами.
В общей суматохе и оживлении закончившейся пятиминутки мало кто заметил, что сам Литвинец давно уже не улыбается, он серьезен и сумрачен. Улыбка, всего несколько минут назад дрогнувшая на его губах, была мимолетной и случайной. Не видел Литвинец ничего веселого в этой жизни, наоборот, с каждым годом она казалась ему все гнуснее.
От некогда уважаемого положения начальника милиции, от той власти, которую прежде давала эта должность в большом полуторамиллионном городе, остался пшик, фикция, мыльный пузырь. Вот пришла к нему сегодня женщина, поддержки пришла искать, защиты, а он, Литвинец, говорит: «Не туда ты, дескать пришла, иди к Мельнику, темному человеку, потому что лишь он защитит,
Жгучее, забытое, давно не тревожившее его чувство стыда болезненно заворочалось внутри, покалывая, как металлическая стружка, острыми зазубренными краями, впилось в раскалывавшуюся с похмелья голову.
Ведь догадывался Литвинец, что Мельник, словно ворон, распластал над городом черные крылья… Он же при своей должности всеми квартирами и крутит. Одним лишь извинял себя Литвинец. Не похоже, что в истории с квартирой племянника этой учительницы замешан именно Мельник. Слишком все противозаконно и примитивно обстряпано. Не его почерк. Он обделывает квартирные махинации тоньше, изящнее… «Любитель изящного, твою мать…» — с горечью подумал Литвинец.
Что произошло? Как произошло? Но произошло. Чудноватая женщина, и напористая и растерянная одновременно, стала последней каплей, переполнившей чашу унижений, из которой давно уже хлебал Литвинец. Внутри у него будто что-то взорвалось, требовало выхода, исхода, логического конца — и не было сил терпеть этот сжигающий нутро огонь, не было сил смириться, признать себя тварью дрожащей, червем ползучим, которого легко раздавить, стоит лишь наступить на него.
«А эти… — с горечью подумал Литвинец о соратниках-милиционерах. — Сколько среди них осталось таких, которые не дрогнули, не соблазнились бандитскими кровавыми деньгами, бандитским расположением?! Остались, конечно, мир давно погиб бы, не будь на свете людей честных и порядочных… Остались… Но много ли? Висяки у них, понимаешь!»
— Знаем эти висяки! — вслух пригрозил Литвинец.
А что творится за этими стенами? Если специалист потолковее, то предпочитает консультировать мошенников и бандитов, потому что те больше платят. По оперативным сводкам, среди таких консультантов числятся профессора, ученые с громкими, известными на всю страну именами.
Литвинец знает и это.
Группа адвокатов, причем далеко не самых худших в городе, напротив, грамотных и ловких, организовала частную контору и консультирует бандитов не после совершения преступления, когда суд грядет, а до того — советуют, как наиболее безопасно с точки зрения законодательства совершить разбойное нападение, должностное преступление и даже убийство.
И это Литвинец знает.
Но схватить за руку, доказать, привлечь к ответственности ему слабо.
Слабо!
Он только и умеет, что ловить плотву-рыбешку. А то, что почти все мелкие шайки в городе истреблены, — не его заслуга, не милиции. Это крестные отцы вели войны и чистили город, утверждая власть своих сильных, вооруженных до зубов банд, циничных и жестоких, ни в какое сравнение не идущих с прежней уголовной шелупонью, промышлявшей квартирными кражами и рэкетом, которыми пестрели раньше оперативные милицейские сводки. Теперь же в них преступления куда более страшные — заказные убийства, расчлененка, торговля оружием, наркобизнес, работорговля, похищение детей…