Краем глаза
Шрифт:
В июле 1967-го, в два с половиной года, он впервые простудился. Врачи поставили диагноз — ОРЗ. Горло у него покраснело, но он не плакал и не жаловался. Без возражений принимал лекарства, иной раз ложился отдохнуть, но продолжал играть и с присущим ему удовольствием рассматривал книжки-картинки.
Утром, на второй день болезни Барти, Агнес, спустившись вниз, нашла мальчика за кухонным столом. В пижаме, вооружившись карандашами, он придавал должный вид одной из страниц книжки-раскраски.
Когда она похвалила сына за то, что он,
— Она всего лишь здесь.
— Ты про что?
— Мою простуду.
— Твоя простуда всего лишь здесь?
— Не везде.
Агнес обожала разговоры с сыном. Барти, конечно, опережал детей своего возраста, но оставался ребенком, так что его фразы отличали наивность и очарование.
— Ты хочешь сказать, что твоя простуда в твоем носу, но не в твоих ногах?
— Нет, мамик. Простуды в ногах не бывает.
И синим мелком начал раскрашивать улыбающегося кролика, который танцевал с белочкой.
— Ты хочешь сказать, что она с тобой на кухне, но ее не будет с тобой, если ты перейдешь в гостиную? У твоей простуды есть своя голова?
— Это просто глупо.
— Но ты сам сказал, что простуда только здесь. Может, она останется на кухне, в надежде, что ей дадут кусок пирога?
— Моя простуда только здесь, не везде, где я есть, — уточнил он.
— То есть… ты не только здесь, на кухне, со своей простудой?
— Да.
— А где же ты еще, мистер Лампион? Во дворе у песочницы?
— Где-то еще, да.
— В гостиной, с книгой?
— Где-то еще, да.
— И везде одновременно, да?
Высунув от напряжения язык, стараясь не выскочить карандашом за контур кролика, Барти кивнул:
— Да.
Зазвонил телефон, но Агнес вспомнила об этом разговоре в конце года, за день до Рождества, когда Барти попал под дождь и полностью изменил представления Агнес об окружающем ее мире и о самой себе.
В отличие от большинства малышей, Барти очень легко поднимался по ступенькам развития. От бутылочки к чашке, от колыбели — к обычной кровати, от любимым блюд — к незнакомой пище. Новое его только радовало. И хотя Агнес практически всегда была рядом, Барти не возражал, если его оставляли с Марией Гонзалез или дядей Эдомом, а сумрачному дяде Джейкобу улыбался так же ослепительно, как всем остальным.
Он никогда не возражал против того, чтобы его целовали и обнимали, обожал ходить за руку.
Приступы иррационального страха, свойственные едва ли не всем детям, не омрачали первые три года жизни Барти. Также он не боялся ни врача, ни дантиста, ни парикмахера. Не боялся засыпать, а снились ему, похоже, только приятные сны.
Темнота, еще одна причина детского страха, которая не отпускает и многих взрослых, не являлась для Барти источником ужаса.
Возможно, Агнес тревожилась не больше других матерей. А может, срабатывало таинственное шестое чувство, и подсознательно Агнес уже знала о грядущей трагедии: опухолях, хирургическом вмешательстве, слепоте.
Предчувствия Агнес, что ее сын будет вундеркиндом, получили более чем веские подтверждения утром того дня, когда Барти исполнился год: сидя В своем высоком стульчике, он пересчитал все яблочные пироги. За два последующих года предчувствия эти переросли в уверенность: Барти многократно демонстрировал и блестящий ум, и разнообразные таланты.
Оставалось только понять, в какой именно области Барти в полной мере раскроет свои способности. Слишком уж многое было ему по силам.
На подаренной детской губной гармошке он, пусть в упрощенном виде, воспроизводил мелодии, которые слышал по радио. «Тебе нужна только любовь» «Битлз», «Письмо» «Бокс топс», «Я создан, чтобы любить ее» Стиви Уандера. Один раз услышав мелодию, Барти мог наиграть узнаваемую версию.
Хотя маленькая, из жести и пластика, губная гармошка была скорее игрушкой, чем настоящим музыкальным инструментом, мальчик выдувал на ней на удивление сложные мелодии. И, насколько могла сказать Агнес, никогда не фальшивил.
Так что одним из лучших подарков на Рождество 1967 года стала для него сверкающая хромом губная гармошка с двенадцатью каналами для воздуха, сорока восемью язычками, охватывающая три полных октавы. Даже в его маленьких ручонках, с учетом маленького рта, этот более сложный инструмент позволял ему точно воспроизводить мелодию любой понравившейся ему песни.
С той же легкостью Барти овладевал и языком.
С самого раннего возраста Барти с удовольствием слушал, как мать читает ему детские книжки, не выказывая ни малейшего желания заняться чем-то еще. Он предпочитал сидеть рядом с Агнес и просил ее вести пальцем по странице, со строчки на строчку, чтобы он видел слово, которое она произносит. Таким образом он выучился читать на третьем году жизни.
Вскоре он перешел от книг с картинками к коротким рассказам, предназначенным для умеющих читать, а потом к книгам для подростков. Летом и в начале осени его увлекали приключения Тома Свифта и загадочные истории Нэнси Дрю.
Писать он учился параллельно, занося в блокнот свои впечатления о понравившихся ему рассказах. Его «Дневник молодого читателя», как он озаглавил блокнот, привел Агнес (дневник она читала с его разрешения) в восторг, но она замечала, как из месяца в месяц записи становятся менее наивными, более содержательными.