Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник)
Шрифт:
Для Мити дед что икона писаная, по пяти раз на дню вспоминает, и все в сравнении: а я не хуже? Сколько раз митрополит уже твердил, что князь делами виден, а не похвальбой дедовой! Конечно, хорошо, что он стремится быть похожим, только и Евдокия много об Иване Даниловиче слышала, и не только хорошее. Мол, скопидом был, каких свет не видывал, прошлогоднего снега весной не выпросишь, и хваток, ничто мимо не проходило, все к рукам прилипало, и льстив к ордынцам… Правда, это все Москве на пользу шло. Но ведь и тяжело Ивану Даниловичу всю жизнь было, ой как тяжело! Тот же Василий Михайлович сказывал, как князя с души воротило
Неужто и в этом Мите хочется быть похожим? Но Дмитрий не таков, он нетерпелив и яростен, он кланяться не станет и речи ласковые с татями вести не будет. А что ждет того, кто не послушен и не велеречив в Сарае? Евдокия в ужасе закрывала глаза, страшно подумать про то, что случилось с отцом и братьями Василия Михайловича.
Так почему же московский князь раскрыв рот слушает тверского князя?
Дверь в ложницу тихонько отворилась, даже не скрипнув, если бы спала, то не услышала. Дмитрий скользнул внутрь и так же осторожно прикрыл дверь за собой, видно очень старался не шуметь, оберегая сон жены. Евдокия чуть усмехнулась, приятно было сознавать, что муж так о ней заботится.
– Пошто так поздно? Снова Василия Михайловича слушал? – в голосе княгини все же просквозил легкий укор.
Дмитрий точно не заметил вопрос про гостя, шагнул к ложу, склонился над женой. Как же он любил ее вот такую: с отпущенными на волю волосами, когда они рассыпались вокруг не только головы, но и всего тела! Просил не прятать ни под какие повойники, хоть ночью давать полюбоваться. Волосы Евдокии пахли травами и летом, а вся она почему-то медом.
Жена протянула навстречу руки, обхватила за шею, Дмитрий, счастливо засмеявшись, спрятал лицо в волосах, легко коснулся губами нежной шеи. А ей так хотелось попенять, чтоб не стремился к судьбине своего деда или кого из тверских погибших князей. Но что она могла? Запретить князю быть князем? Слава богу, в Орду ездить не надо, там замятня, а потому можно жить в своей Москве…
Евдокия вдруг нутром почуяла, что вот таких спокойных и радостных дней у нее будет очень немного. Что не сможет жить спокойно ее муж, а если неволить, то это будет уже не Дмитрий. Да и как его неволить? Он себя уже хозяином Москвы чувствует! И не только Москвы, но и Руси! Великий князь… Евдокии вдруг стало смешно, Митя – великий князь! А она сама великая княгиня!
Даже почувствовав тяжесть предстоящей жизни, в тот момент она все же была счастлива, а потому тоже засмеялась счастливым смехом.
Говорят, что счастливые люди зачинают счастливых и красивых детей. В ту ночь была зачат их первенец – Данилка. Мальчик не прожил и шести лет, но вины родителей в том не было. А вообще у Евдокии с Дмитрием за двадцать два года родились двенадцать детей – восемь сыновей и четыре дочери. Старшая дочь Софья породнила великих князей с Олегом Рязанским, выйдя замуж за его сына Федора.
А той ночью князь шептал на ушко своей любимой жене ласковые и стыдные слова, от которых она даже в темноте смущалась и краснела.
Василий Михайлович с племянником побыли в Москве недолго, суд оказался коротким – митрополит и Москва встали на сторону Еремея. Знать бы тогда, чем это обернется! Михаил Александрович сдаваться
Вообще-то Михаил Александрович был Евдокии дядькой. Потому как его жена – родная сестра ее отца Дмитрия Константиновича, тоже Евдокия. Но княгиня вмешиваться в дела мужа не собиралась, довольно и того, что он всякий день рассуждениями занимается или по стройке кремлевской лазит, точно не князь, а простой дружинник. Вон бояре себя блюдут, без шапки ни одного не увидишь, даже в жару не снимают, а Дмитрий может и простоволосым выйти, и со строителем при всех говорить как с ровней. Попробовала однажды попенять, глаза вытаращил:
– Какой он мне ровня? Он вон сколько знает, а ничего! Он умнее во сто крат!
Вот тебе и князь! Может, просто пока молод? Повзрослеет, остепенится? Но почему-то Евдокии совсем не хотелось, чтобы муж остепенялся. Тогда он, пожалуй, и жаркие ночные речи забудет, и дурачиться не станет… Нет уж, пусть лучше таким как есть остается!
Литовщина
Митрополит был прав, куда же, как не к своему зятю Ольгерду бежать за помощью Михаилу Александровичу? Там сестра Ульяния поможет, известно, что ночная кукушка дневную всегда перекукует. Так что ж теперь, из-за боярской неразумности от Ольгерда неприятностей ждать? Выходило так…
Но у Дмитрия еще сказывалась юношеская неразумность, страсть как хотелось схватиться с Ольгердом и победить его! Не понимал, что первое возможно, второе – пока нет! Ольгерд супротив Дмитрия точно кряжистый дуб против маленького саженца, но саженец рвется кверху, норовя и себе солнце отхватить, не хочет молодой князь в тени и послушании у старого сидеть.
А Литву хлебом не корми, дай с кем повоевать! Для Ольгерда война – привычное состояние, было бы с кем, а как, он знает.
В большом зале замка Вильно сидели за столом друг напротив друга сам хозяин замка старый литовский князь Ольгерд и брат его жены Ульянии тверской князь Михаил Александрович. Ольгерд, крупный, сильный мужчина, ел с удовольствием, у гостя аппетита, кажется, не было. Да и какой он гость? Беженец, не больше. Конечно, к кому бежать, как не к родной сестре, великой княгине литовской?
Ольгерд, разрывая на части крупного гуся, усмехнулся:
– Мальчишку испугался?
– Да какой он мальчишка? За него правит митрополит Алексий да бояре московские. Дмитрий за ними, как за каменной стеной сидит…
Он хотел продолжить, но хозяин, бросив мигом обглоданную кость на стол, спросил:
– Это тот Алексий, что в Киеве под замком сидел?
– Он самый!
– Говорил же, что придушить надо! Нет, дали бежать, дубины стоеросовые! Расхлебывай теперь! – Принявшись за вторую ногу гуся, Ольгерд поинтересовался:
– Ну, и чего натворил этот мальчишка вместе с митрополитом? Кроме того, что тебя держали под замком?
– Зря смеешься, он свою Москву каменной стеной обнес, не подступишься!
– Вот с этого и надо было начинать, а то плачешься про свои обиды… Стеной, говоришь? – В глазах Ольгерда явно появился интерес. Ему говорили о том, что трудно взять, и это трудно лежало не далеко за морями и горами, а почти по соседству! Трудности всегда только возбуждали охотничий азарт князя. Нельзя взять? А мы возьмем, и охнуть не успеет! Если, конечно, насмерть перепуганный родич не преувеличивает.