Крах СССР
Шрифт:
В другом месте он высказывается даже определеннее:
«Годами, мало-помалу, у меня складывалось убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая раса… Повседневное наблюдение постоянно приводило к выводу, что иностранцы и русские смешанного происхождения даровитее, культурнее и значительно выше, как материал для культуры» [27, с. 38]. Или еще: «Когда переходишь от русских писателей к иностранным, то начинает казаться, будто попал из притона хитрованцев и хулиганов или из дома умалишенных в общество нормальных и порядочных людей. Со времени Гоголя пристрастие русских писателей к подлому, пошлому, уродливому и болезненному
Такое отношение со стороны элиты, образованного слоя, сплачивало массы ответной неприязнью. Русофобия создавала духовный климат, который отравлял «воздух общения» и переводил рациональное обсуждение разных проектов развития России в плоскость борьбы и даже войны.
Так протекало в либерально-буржуазной среде «созревание» ненависти к поднявшим голову крестьянам и «пролетариям», процесс оформления идеологии, основанной на этой ненависти. М.М. Пришвин записал в дневнике 15 июня 1917 г. такое лирическое откровение:
«В ненастное время, когда все богатые красивые птицы умолкают и прячутся, вылетает из дупла старого дерева худая серая птичка Пролетарий и наполняет сад однообразным металлическим звуком: «Пролетарии всех садов, соединяйтесь!». Как только начнет проходить ненастье, на небе показывается радуга и поднимаются голоса других богатых птиц, звук этой нищей птички в саду исчезает и природа живет своей обычной, сложной, мудрой и несправедливой жизнью.
С детства я очень интересовался явлением серой птички в ненастье, и раз проследил, куда она исчезает: за старым амбаром заросшая бурьяном была древняя дикая яблонька, и в этой яблоньке дупло черное, величиною в кулак. Я заметил, что серая птичка туда нырнула, просунул руку в дупло — и вот там по-змеиному зашипело, В страхе я бросился бежать от змеиного шипа. Так, в детстве я словно обжегся об эту маленькую серую птичку…» [149].
Темная ненависть к «пролетарию» приобрела культурно приемлемые формы ненависти к политической власти большевиков как узурпаторов и губителей России. Но она возникла до прихода большевиков, они лишь притянули ее к себе, как громоотвод разряжает заряд тучи. В.В. Шульгин пишет в воспоминаниях начала лета 1917 г.: «Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно, в его берлогу, вырвавшегося на свободу страшного зверя».
На деле за политическими основаниями антисоветизма стоял социальный расизм — невозможность вытерпеть власть «низших классов». Потому и писал С. Есенин о Белой армии:
В тех войсках к мужикам Родовая месть. И Врангель тут, И Деникин здесь.Вот как И. Бунин воспринимает тех, против кого в сознании его сословия уже готовилась гражданская война. Это сословие рыдало бы от восторга, если бы дьявол по горло ходил в крови этих людей. И. Бунин описывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 г., когда до реальной войны было еще далеко:
«Знамена, плакаты, музыка — и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:
— Вставай, подымайся, рабочай народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все
Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма все видно…
И Азия, Азия — солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами. Восточный крик, говор — и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие».
И дальше, уже из Одессы:
«А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешенных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…».
Здесь представление всего «русского простонародья» как биологически иного подвида, как не ближнего. Это — самая настоящая русофобия.
Цивилизационный конфликт с советским проектом — более глубокий фундамент, на котором вырастали и сословный эгоизм, и социальный расизм части богатого слоя российского общества. Входе модернизации, в Петровские времена, консолидировалась часть элиты, тяготеющая к Западу («западники»). Будущее России они видели как «возвращение на столбовую дорогу цивилизации», а единственной «правильной» цивилизацией считали Запад. Диапазон радикализма этого тяготения был очень широк, однако в моменты больших потрясений происходило сплочение— вплоть до готовности к войне со всеми «почвенными» проектами за «светлое будущее России» как части Запада, хотя бы на его задворках.
С.Б. Веселовский пишет в дневнике в 1917 г.:
«Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство. Великоросс построил Российскую империю под командой главным образом иностранных, особенно немецких, инструкторов» [27, с. 31].
Конфликт по поводу альтернатив будущего России резко обострился в период вторжения западного капитала и быстрого развития «импортированного капитализма». Произошло столкновение современного (западного) капитализма с традиционализмом, которое описывал М. Вебер. Это неизбежный социальный, политический и культурный конфликт в ходе модернизации, но в России он был вплетен в особенно сложный клубок противоречий и развивался как элемент большой революции.
Оценивая результаты культурных взаимодействий на стадии зрелости цивилизаций, Н.Я. Данилевский выделяет три возможных случая. Первый — «прополка», или колонизация, состоит в вытеснении местной культуры. Например, индейские племена Северной Америки были вытеснены европейцами с их родных земель и загнаны в резервации, где индейская культура увяла и разложилась. Подобным образом выпалывают с грядок сорняки.
Второй тип взаимодействия— «прививка». Это значит, что зрелые «плоды» иной цивилизации — общественные институты, учреждения, формы быта и искусства — переносятся на почву другой, менее зрелой культуры, подобно тому как генетический материал культурного растения прививается на ствол «дичка» и преображает его. Метафора прививки трактуется негативно — «прививка не приносит пользы тому, к чему прививается», дичок становится средством для черенка.