Кракатит
Шрифт:
— Кто дежурный офицер? — сухо спросила княжна.
— Лейтенант Ролауф, — доложил солдат.
— Позвать!
Лейтенант Ролауф выбежал из дежурки, застегиваясь на ходу.
— Добрый вечер, Ролауф, — приветливо проговорила княжна. — Как поживаете? Пожалуйста, прикажите открыть шлагбаум.
Он стоял в почтительной позе, однако недоверчивым взглядом мерил Прокопа.
— С большим удовольствием, но… у вашего спутника есть пропуск?
Княжна засмеялась.
— Это просто пари, Ролауф. Доеду ли за тридцать пять минут до Брогеля и обратно. Не верите? Не сорвете же вы мне пари!
Она подала ему
— И до свидания — ладно? Заходите к нам как-нибудь…
Ролауф щелкнул каблуками, с глубоким поклоном поцеловал ей руку; солдаты подняли шлагбаум, машина тронулась.
— До свиданья! — обернувшись, крикнула княжна.
Они мчались по бесконечной аллее шоссе. Изредка по сторонам мелькали огоньки человеческих жилищ, в деревне заплакал ребенок, пес за забором бешено залаял вслед пронесшемуся темному автомобилю.
— Что вы наделали! — кричал Прокоп. — Да знаете ли вы, что у Хольца пятеро детей и сестра калека?! Его жизнь… в десять раз ценнее моей и вашей! Что вы наделали!
Княжна не отвечала; наморщив лоб, стиснув зубы, она вглядывалась в дорогу, иногда чуть приподымаясь, чтоб лучше видеть.
— Куда тебя везти? — спросила она неожиданно, добравшись до развилки на холме, высоко над спящим краем.
— В пекло! — скрипнул он зубами.
Она остановила машину, повернула к нему серьезное лицо:
— Не говори так! Думаешь, мне не хотелось уже сто раз разбиться вместе с тобой о какую-нибудь стену? Не обольщайся — мы оба попали бы в ад. Теперь я хорошо знаю, что ад существует. Куда ты хочешь ехать?
— Я хочу… быть с тобой!
Она покачала головой.
— Нельзя. Или не помнишь, что ты сказал? Ты помолвлен и… хочешь спасти мир от чего-то ужасного. Так сделай же это. Нужно, чтоб в тебе самом было чисто; иначе… иначе в тебе будет зло. А я уже не могу… — Она погладила рулевое колесо. — Куда ты хочешь ехать? Где вообще твой дом?
Он изо всей силы сжал ей запястье.
— Ты… убила Хольца! Разве не знаешь…
— Знаю, — тихо возразила она. — Думаешь, я не почувствовала? Это во мне так хрустнули кости; и все время я вижу его перед собой, и опять, и опять наезжаю на него, а он опять встает на дороге… — Она содрогнулась. — Ну, куда же? Направо или налево?
— Значит, конец? — еле слышно спросил он.
Кивнула головой:
— Да. Конец.
Прокоп открыл дверцу, выскочил, встал перед машиной.
— Поезжай! — прохрипел. — Поедешь через меня!
Она отъехала шага на два назад.
— Садись, надо ехать дальше. Довезу тебя хотя бы до ближайшей границы. Куда ты хочешь?
— Назад, — стиснув зубы, процедил он. — Назад, с тобой!
— Со мною нет пути… ни вперед, ни назад. Неужели ты меня не понимаешь? Я должна сделать так, чтоб ты видел, чтоб ты знал: я любила тебя. Думаешь, я смогу еще раз услышать то, что ты мне сказал? Назад нельзя: тебе придется выдать то… что ты не хочешь и не имеешь права выдать, или тебя увезут, а я… — Она опустила руки на колени. — Видишь ли, и об этом я думала: что пойду с тобой… вперед. Я сумела бы поступить так, сумела бы наверняка; но… ты там где-то помолвлен; иди к ней. Мне, понимаешь, никогда не приходило в голову спрашивать тебя об этом. Если женщина — княжна, то она воображает, будто, кроме нее, нет никого на свете. Ты ее любишь?
Он глядел
— Вот видишь, — вздохнула она. — Ты даже лгать не умеешь, милый, милый! Но пойми, когда я потом все это обдумала… Кем я была для тебя? Что это я делала? Думал ли ты о ней, когда ласкал меня? О, как я должна была ужасать тебя! Нет, не говори ничего; не отнимай у меня силы сказать тебе самое последнее.
Она заломила руки.
— Я любила тебя! Я так тебя любила, слушай, что могла… все на свете… и еще больше… Но ты, ты так страшно сомневался в этом, что в конце концов сломил и мою веру. "Люблю ли я тебя? Не знаю.
Я готова вонзить нож себе в грудь, когда вижу тебя вот тут, и умереть мне хочется, и не знаю что еще — но люблю ли я тебя? Я… я больше не знаю. А когда ты меня… в последний раз… обнял, я чувствовала… что-то нехорошее в себе… и в тебе. Сотри мои поцелуи; они были… были… нечисты, — еле слышно закончила она. — Мы должны расстаться.
Она не смотрела на него, не слышала его ответа; и вот дрогнули, затрепетали ее веки, под ними родилась слеза, перелилась через край, стекает быстро, и остановилась, и ее догоняет другая… Княжна плакала беззвучно, опустив руки на руль; и когда он хотел подойти к ней — отъехала назад.
— Ты уже не Прокопокопак, — прошептала она, — ты несчастный, несчастный человек. Правда ведь — ты мечешься на цепи… как и я. Это были… недобрые узы, что связали нас; и все же, когда разрываешь их, то будто… будто рвется все внутри, и душа, и сердце… Сделается ли чисто на душе, когда останешься таким пустым и одиноким?
Слезы ее полились обильнее.
— Я любила тебя, а теперь тебя больше не увижу. Ступай, отойди с дороги, я развернусь.
Он не двинулся, стоял, как каменный. Княжна подъехала к нему вплотную.
— Прощай, Прокоп, — промолвила она тихо и начала медленно съезжать назад по дороге.
Он побежал за ней; машина, пятясь, катилась все быстрее, быстрее. Как будто уходила под землю.
XLVI
Прокоп замер, объятый жутью, прислушался — не раздастся ли грохот машины, разбившейся где-нибудь на повороте? Не рокот ли мотора доносится издалека? Или то — смертное безмолвие конца, от которого стынет в жилах кровь? Вне себя бросился Прокоп по шоссе следом за княжной. Сбежал по серпантину дороги к подножию холма; ни следа машины. Опять побежал в гору, вглядываясь в обрывы, слезал, раздирая руки, туда, где распознавал во мраке темное или светлое пятно; но это были кусты боярышника или камни, и он, спотыкаясь, карабкался обратно на шоссе, сверлил глазами тьму — а вдруг… вдруг лежит где-нибудь куча обломков, и под ней…
Он добрался до развилки на вершине холма; вот здесь начала она проваливаться во тьму. Сел у придорожного столба. Тишина, неизмеримая тишина. Холодные предрассветные звезды, скажите, — летит ли где-нибудь машина темным метеором? Неужели никто не отзовется, не вскрикнет птица, не залает собака в деревне, ничто и никто не подаст признаков жизни? Все окоченело в торжественном молчании смерти. Вот, значит, каков он, конец — беззвучный, леденящий, темный конец всему; пустота, вырытая тьмой и безмолвием; пустота — стоячая, ледяная.