Крамола. Книга 1
Шрифт:
Ковшов удивленно вытаращил глаза, однако смолчал и пошел дальше вдоль стены, исследуя на крепость каждую доску: мол, мое дело маленькое…
— Жаль, — вздохнул ревкомовец. — Так и не свиделись… Гибнут лучшие партийцы.
— Зато болтуны живут! — вставил матрос Чвалюк. — И агитируют!
Ревкомовец сжал кулаки, шагнул к нему, но двое парней тут же встали навстречу. Уперев руки в бока, глядели драчливо.
— Анархию не трожь, — посоветовал один из них, улыбаясь. — А то защекочу! — и сделал пальцами «рожки».
Ревкомовец плюнул под ноги и отошел к своим, в дальний
— Кстати, не козыряй своим Шиловским, — добавил матрос. — Он когда-то и наш пирог ел, да! А от нас к эсерам перекинулся, потом к левым меньшевикам, к центристам… Продолжать?
— Заткнись! Не врал бы… — отмахнулся ревкомовец, видимо, уставший от разговоров.
— Я — вру? — взвился Чвалюк. — Да тебе каждый скажет!
— Развели партий, мать вашу! — вдруг заорал Ковшов и ударил кулаком в стену. — Башки не хватает, не упомнишь! И между собой как собаки, все власти хотят! Власть подавай! А на трудовой народ начхать!
— Эй, а ты-то за кого? — окликнули Ковшова.
— Я самый настоящий большевик! — он постучал своим кулачищем в грудь. — И не метаюсь никогда!
— Иди к нам! — позвал ревкомовец. — Давай сюда!
— А пошли вы! — огрызнулся Ковшов. — Я здесь долго оставаться не собираюсь. Ночью же уйду!
— Были уже такие ходоки, — проворчал кто-то из лежащих. — Видали…
— Чего — видали?! — окончательно взъярился Ковшов. — Расселись тут, спорят!.. А предателей надо к стенке, и все дела! И лучше вешать, за ноги! Попался бы Махин!… А вы агитировали его… Эх, моя бы власть… Нас вон чехи давят!
— Слышь, браток, — потряс Андрея за рукав боец с перевязанной ступней. — Говорят, какой-то полк в степи еще есть, за чугунку прорывается. Как раз у нашего разъезда… У нас надёжа на него…
Андрей, оглушенный руганью и шумом, повернул голову к красноармейцу, и на миг лицо его показалось знакомым. Почему-то теперь все люди в военной одежде казались ему знакомыми, словно вместе с гимнастеркой человек надевал сшитую на один манер судьбу. Боец, увидев кровавые бинты, закрывающие лицо Андрея, чуть отшатнулся, страдальчески сморщился.
— Оставьте свои надежды, — за Андрея сказал Шиловский. — Полка больше нет.
— Значит, нас всех тут кончат, — уверенно проговорил красноармеец, обращаясь к Андрею. — Жалко… Опять земля непахана останется. Думал, с войны приду — пахать буду… Сказали, революцию сделаешь — пойдешь домой, и земли дадим. Думал, ладно, раз говорят… Опять непахана будет… Жал‑ка-аа…
В этот момент звякнул запор, и дверь откатилась. Солдат-чех втолкнул в вагон избитого в кровь сумасшедшего — того самого, что тащил комиссара. Чехи тогда его отпустили, убедившись, что он полоумный. Теперь, видно, кто-то опять поймал и привел на разъезд.
Сумасшедший трясся всем телом, будто перемерз на холоде, сидел на корточках возле двери, глядел перед собой.
— Эх, говорил же, дай стукну, — пожалел Ковшов. — Так нет…
Перешагивая через людей, он в который уже раз обходил вагон вдоль стен и ощупывал доски, пробовал на крепость ногой. Наконец с улицы постучали прикладом. Тогда он опустился на четвереньки
Андрей выбрал место у стены и лег. Голова оказалась ниже ног, и кровь сразу же застучала, забилась в ране, прорываясь сквозь взявшуюся коркой повязку. Он подгреб соломы под голову, подложил руку, но кровь не унималась. Пришлось завернуть полы френча, обмотать ими голову, и зарыться в солому…
4. В ГОД 1890…
Весной, в страстную неделю, пришел откуда-то в Березино чужой человек. Был он то ли из нищих, которые в то время хаживали по селам накануне пасхи, то ли просто бродяжка и ярыжка подзаборный. Видали его и пьяным, и с сумой возле часовенки, и замечали только потому, что от него разило нечистотами да глаза горели лихорадочным огнем. Никто не знал ни имени его, ни родства. После всенощной службы нищего нашли мертвым. Говорят, кто-то выгнал его из часовни: невозможно было рядом стоять, больно уж воняло. И еще говорили, будто за такой грех и наслал бог кару свою на березинских…
Сердобольные старушки подняли горемычного, обмыли, обрядили с миру по нитке, приезжий батюшка, служивший пасхальную службу, отпел его наскоро, после чего, не дожидаясь и трех дней, схоронили на березинском кладбище. И после радуницы наверняка бы забыли, но вдруг одна за одной захворали старухи, что обихаживали нищего, причем болезнь скрутила так яро и стремительно, что березинские и понять не успели, какая хворь привязалась. Спохватились поздновато. Привезенный Иваном Алексеевичем лекарь определил холеру у внуков покойных старух, двух мужиков и одной бабы на сносях.
Еще какое-то время в Березине хорохорились, продолжая жить по-прежнему бесшабашно, но когда на тот свет отправились те, кто уже заболел, тишина в селе стала напоминать кладбищенскую. Отрезанные со всех сторон кордонами, люди отсиживались по избам и были по сути обречены на гибель. Уже прошел горячим и душным ветром слух, будто власти хотят сжечь Березино вместе с людьми, чтобы зараза не начала распространяться по всей Сибири. Однако барин Иван Алексеевич, обойдя дворы, убедил всех, что поджигать никто никого не собирается и кордоны за околицей выставлены исключительно для охраны села — на тот случай, если кому из свободненских вдруг и впрямь взбредет в голову запалить соседей.
Зловещий призрак смерти реял в воздухе. Несмотря на заверения старого барина, крестьяне пали духом. Не огонь, так холера приберет всех, минет только срок — и снесут березинских на погост. О холере наслышаны были и знали, какая это болезнь. У кого-то еще хватило силы отомстить безвестному нищему: его вырыли из могилы и выбросили в исток Кровавого оврага.
Ожидание неотвратимой смерти было куда опаснее, нежели сама холера. Одни ударились в запой, другие молились день и ночь, а время было посевное, и над непаханой землей звенели жаворонки. Бе-резинские равнодушно вздыхали: теперь, мол, свободненским раздолье, вся раскорчеванная земля им достанется. Ведь не утерпят, чтобы не припахать от чужой полосы, прибрать к рукам соседский клин. Наверняка и служивые кордонов подкуплены старожилами, раз не выпускают за околицу…