Крамола. Книга 2
Шрифт:
«Теперь так и будет, — обреченно подумал он. — Есть пропуск — живи, нет его — ты вне закона. В. камере было лучше, в „эшелоне смерти“ я был свободнее…» Он вспомнил, что однажды поздно вечером их уже останавливал патруль, и Тауринс предъявлял пропуск. На два лица. Они даже ему личного пропуска не дали…
Окончательно сломленный, он тихо попросил:
— Налейте мне вина… А спать я буду вот здесь, у порога. Как и положено вашему псу. Где обычно спит ваша собака?
— Что с вами, Андрей Николаевич? — Юлия по-прежнему
— Дайте мне вина!
— Сейчас, только успокойтесь, — она метнулась на кухню. — Дядя к вам очень хорошо относится, поверьте! Если не сказать больше…
— Не говорите! Я сам все очень хорошо чувствую! — засмеялся Андрей. — Я ему так благодарен! Он спас от смерти! Он вытащил меня с того света! Пригласил в свой дом и даже в «сухой закон» достал вина! Ну, скорее, Юлия! Иначе я стану кричать, как ваш павиан. Видите, света нет, тьма кругом, тьма, и мне страшно…
Он схватил поданный Юлией бокал, выпил одним духом и, опомнившись, провозгласил тост:
— За хозяина дома! За моего хозяина!.. Что же вы не пьете? Вы обязаны выпить за господина!
Она, заражаясь его истеричностью, налила себе полный бокал, выпила, не поднимая глаз.
— Браво! — закричал Андрей. — Еще раз! Еще хочу за хозяина!
Андрей сам налил вина — бутылка была старая, с медалями, наверняка из царских погребов, и это еще добавило яростной веселости.
— Служить такому человеку — счастье, Юленька! Да здравствует революция!
Он выпил, но жар нетерпения и какого-то буйства еще сильнее палил грудь. Тогда он схватил тяжелую, граненую бутылку и, запрокинув голову, вылил в рот, вдавил в себя оставшееся содержимое.
— Это за светлое будущее, — выдохнул Андрей. — За любовь и хлеб.
— Как же помочь вам? — чуть не плакала Юлия. — Вам плохо? Вам горько, да? Скажите, чем я могу помочь?
— Ах, благодетельница вы моя! — захохотал Андрей. — Да я стану хвостом вилять, руки лизать!..
— Андрей Николаевич!
— Лаять я научусь! И будьте спокойны: ни дома вашего, ни революции никто не тронет! Я страж! Я верный раб и страж!
— Ну, что же мне делать? — стонала она. — Чем же помочь?
— Дайте еще вина! — подсказал Андрей. — Пока хозяин не видит! Дайте еще одну кость!
— А вам поможет? Поможет?
Юлия достала приземистую, пузатую бутылку, но, подавленная и растерянная, выронила ее на пол. Андрей чуть ли не на лету подхватил бутылку, бросился целовать руки Юлии. Она высвободилась, отбежала к окну, глядя с жалостью и страхом. Андрей изломал, сокрушил закупорку, вынул притертую пробку, вдохнул запах вина:
— Боже! Веками пахнет… Попробуйте, Юлия! Это же дух времени!
Она отшатнулась, помотала головой. Андрей не отступал.
— Тогда выпейте со мной! За униженный русский народ. За измученную Россию! За умершую! Не чокаясь, как на поминках.
Всунув в ее руки
— Я совсем вас не понимаю, — проговорила она. — Вы сильный человек. Я же чувствую в вас такую силу!.. Но вы — как ребенок!
Андрей только рассмеялся, опершись о стол:
— Нет, вы понимаете, все понимаете… Даже отчего кричит ваша обезьяна! — Он взял бутылку и бокал, догадливо поднял их над головой. — Мы сейчас угостим патруль! У него ведь тоже собачья служба!
Юлия догнала его у двери, заслонила ее собой.
— Не пущу! Андрей Николаевич, пожалейте меня, прошу вас!
— Хорошо, — согласился он. — Пожалею. Но давайте тогда подадим вашему охраннику! Он там в одной гимнастерочке, озяб!
— Не ходите, он латыш и не понимает по-русски…
— Ничего, поймет! — заверил он, отстраняя Юлию. — Все-таки собачья душа! Пусть порадуется!
Андрей сбежал с крыльца, отыскивая взглядом красноармейца, закричал:
— Стрелок! Эй, товарищ!
Юлия дрожала, стоя на крыльце, и зажимала ладонью рот.
Охранник маячил на своем месте — у калитки. Он и правда озяб, ежился, обнимая холодную винтовку.
— Пей! — Андрей подал вино. — Этому напитку полста лет, не меньше. Пей, а то где еще попробуешь царского!
Латыш осторожно и недоверчиво взял вино, пробормотал что-то на своем языке и, утерев губы, словно боялся запачкать бокал, выпил. Выпил и рассмеялся:
— Корошо! Корошо!
И Андрей засмеялся, толкнул его в плечо и, так смеясь, пошел в дом. Юлия заперла дверь на ключ, сказала решительно:
— Никуда больше не пущу!
— А мне больше никуда и не нужно! — закричал он и повалился в кресло. Увидев рояль у окна, завешенного черными гардинами, размел их, разгреб, чтобы было светлее, и откинул крышку инструмента.
— Играть буду! Играть и петь!
Руки отвыкли, не гнулись, и костяные клавиши, желтевшие в сумерках, выскальзывали и разбегались под пальцами. Он все-таки приловчился, нашел аккорд и запел:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны…
Однако бросил руки на колени и замолк, потом зашевелился и вновь повеселел.
— Нет, лучше спою песню врага моего! Гимн армии Николая Васильевича, адмирала Колчака!
Он подобрал мелодию, инструмент под его руками играл грубо, визгливо — словно просил пощады и хотел вырваться.
— Во веки славься Господь в Сионе! — прокричал Андрей первую строчку гимна и снова замолк. Помедлив, закрыл крышку.
— Не поется мне и не плачется, — выговорил он, глядя в лицо Юлии. — Вы устали от меня… Хорошо, я иду на место. Где мое место? У двери? — Направился было в переднюю, однако спохватился, заговорил тихо, доверительно: — На хозяйской кровати хочу! Пока хозяина нет! Где его спальня?