Крамола. Книга 2
Шрифт:
— Сколько же ям? — спросил Первый.
— Должно быть, девять. — Деревнина начинала раздражать невозмутимость Кирюка. — За один год все не обвалится, ямы длинные. А под яром всегда рыбаки с удочками торчат, клюет хорошо. Местным жителям известно, что в монастыре был лагерь. И некоторым — что там расстреливали.
— Кому именно?
— Березину, например, — сказал Деревнин.
— Тому, что мы в академию направили?
— Его деду, — пояснил Деревнин. — Живет в селе Березине, так сказать, в своем имении.
Кирюк сделал пометку на листе бумаги и больше никак не выразил своего интереса.
— Надо укрепить берег от размыва, — предложил Деревнин. — Под
Первый вскинул на него глаза, и Деревнин сразу понял, что в этом кабинете ничего предлагать нельзя. Здесь сами знают, что надо делать, и сами привыкли решать все.
— На месте показать можете? — вдруг спросил Кирюк. Деревнин на секунду задумался. Слишком прямо был поставлен вопрос. И, ответив на него, он должен был признать свою причастность к ямам. Правда, всегда оставался выход: можно сказать, что сидел в том лагере, что гоняли закапывать ямы, но Деревнин никак не мог расценить спокойствие Первого. То ли оно гарантия неразглашения тайны, услышанной от пенсионера, то ли, напротив, скрытое к нему презрение. Поди, угадай, что у таких людей на уме…
— Могу, — наугад сказал Деревнин.
Первый нажал кнопку, и в кабинет заглянула секретарша.
— Машину к подъезду, — распорядился Кирюк и встал.
— Ворота монастыря на замке, — предупредил Деревнин. — И пломба висит. Собственность МВД.
Он даже не удостоил ответом, надел шляпу, застегнул пуговицы пиджака и, прихватив папку, направился в двери. Деревнин пошел за ним.
К монастырю они подъехали на черной «Волге». Первый глянул на замок, кивнул своему водителю:
— Сними.
Тот достал из багажника ножовку по металлу и, пока Кирюк осматривал нависающую над обрывом стену, отпилил дужку замка и распахнул калитку.
— Ведите, — приказал Первый.
Деревнин давно уже не бывал во дворе монастыря и поразился, насколько сильно тут все изменилось. Неизвестно отчего трава вырастала такой высокой, что чуть ли не доставала гребня оставшихся стен. Просто джунгли какие-то! К тому же все старые тропинки заросли, и пришлось, идя передом, мять густо сплетенную, непролазную траву. Деревнин даже чуть не заблудился, сразу не найдя лаз на хозяйственный двор, и пришлось проминать тропу вдоль внутреннего деревянного заплота.
— Дальше придется согнуться, — предупредил он Первого и сам полез в дыру. Кирюк нисколько не смутился и, встав на колени, безбоязненно проник на хоздвор.
Трава тут была еще гуще и выше. Маковки иван-чая и таволги качались вровень со стенами. Деревнин наугад протоптал дорожку к конюшне, от которой виднелась лишь одна крыша, и остановился подле обвисших, распахнутых створок ворот.
— Здесь они все, — пояснил он. — Одна только снаружи, под стеной.
— Показывайте, — распорядился Кирюк.
Деревнин ступил через порог конюшни и сразу ощутил легкую прохладу и запах старого дерева. Крыша провисла, прогнила во многих местах, и солнце, попадая через щели и дыры, искрещивало лучами все пространство конюшни. Трава здесь тоже росла, пробиваясь сквозь иструхлявевший пол, но была жидкая, бледная, худосочная и, не в силах подняться во весь рост, стелилась по земле, вздымая лишь головки и колосья, будто все время умирала.
— По углам каждой ямы вбейте по колышку, — приказал Первый.
И эта команда как-то враз расслабила Деревнина, хотя внутреннее сомнение все-таки оставалось. Возьмет и выставит перед народом, и экскурсию сюда устроит, и на колышки укажет. А кто, если не очевидец, может точно вбить колышки?
Правда, на дворе был уже не пятьдесят шестой год.
А был год шестьдесят восьмой…
Деревнин
Заметив это, Деревнин отмел последние сомнения. Есть отчего хмуриться. Когда таким потоком из Нефтеграда идет нефть, когда под нее заключаются международные контракты и когда так силен обратный поток средств, премий и наград, поневоле заскребешь затылок. Повалятся кости из яра — не только местные жители взволнуются. Иностранцев-то вон сколько бывает в Нефтеграде. Они хоть и из соцстран, да все равно звон пойдет по всей Европе. Пока они тут по нефтепромыслам ездят, так свои в доску, а уедут к себе за границу, кто их знает, кому шепнут на ухо. Когда Есаульск сгорел, так в то время ни одного закордонного человека не было в этих местах, а гляди, говорят, вражеские голоса сообщение сделали, когда еще головешки в городе дымились.
Ко всему прочему, в мире будто бы оттепель началась, приходит конец холодной войне. Зачем же пугать зарубеж эдакими страстями?
«Теперь-то уж никуда не денетесь, — думал Деревнин, втыкая колышки. — Как миленькие берег укрепите. А можно было и раньше догадаться. Теперь бы уж и забыли…» Закончив все дела в конюшне, они вышли на кромку обрыва, и Кирюк долго рассматривал и изучал берег. В своей комсомольской юности он закончил химико-технологический факультет и в ирригационных делах не разбирался, однако что-то прибрасывал и прикидывал для себя. Деревнин помалкивал, помня, что высокому начальнику лучше ничего не советовать. Он протаптывал ему тропинки и натоптал много лишних, думая, что Первому захочется измерить расстояние от углов зданий до обрыва. Наконец, осмотр закончился, и Кирюк пошел к монастырским воротам. Заметно было, что он чуть сгорбился и папку уже не держал под мышкой, а нес в руке, бороздя ею по траве. Возле самых ворот он неожиданно остановился, подождал Деревнина, идущего сзади, и спросил круто:
— Откуда вам это известно?
Деревнин мог и не отвечать. Он видел, что Первый и так догадывается, откуда.
— Известно, — стараясь быть спокойным, сказал Деревнин.
Кирюк сгорбился еще больше и сузил глаза.
— Натворили дел, сволочи! — вдруг сказал он сквозь зубы. — Людей, как траву, в силосную яму… Людоеды!
И, круто развернувшись, пошел в ворота. Деревнин смешался, ухватился за высокую траву, устоял на ногах. В груди все оборвалось: «Неужто ошибся?! Неужто он…» Совладал с собой, Деревнин вышел из монастыря, встал, прислонившись к стене. Шофер достал новый замок, навесил его на калитку и сел в машину, где уже виднелась согнутая спина Первого.
Деревнина не пригласили. «Волга» газанула и с места взяла большую скорость.
До ночи бродил Деревнин возле уцелевших монастырских стен, всякий раз скрываясь за угол, когда по отдаленной дороге проносилась машина. Он трогал красный выветрелый кирпич, крошил его в пальцах, растирал в порошок, отчего руки становились тоже красными и пыль въедалась в кожу. Он щупал новенький, в смазке, замок на калитке и все больше убеждался, что совсем перестал разбираться в людях, особенно в молодых начальниках. При его деятельной жизни не было таких, не существовало! Это уже возросло какое-то новое поколение, образованное, задачливое, скрытое, так, что с какого бы бока ни подступался, все равно не увидишь нутра. Они умели думать, но ничем не выказывать своих мыслей; они умели делать дела, но всегда непредсказуемые. Они были опасны, и только из-за недомыслия и отчаяния Деревнин, по сути, раскрылся перед таким человеком.