Крамской
Шрифт:
Портрет С. И. Крамской, дочери художника. 1882.
Но был и другой повод. В том же году, когда Крамской сделал портрет жены, он создал еще рисунок «Встреча войск». Незадолго перед тем окончилась русско-турецкая война. И вот войска возвращаются домой. Дети с любопытством взирают на них с балкона. А перед дверью на балкон, в кресле, рыдает женщина, их мать, муж которой погиб на этой войне. Дети увлечены увиденным, они еще
Неутешное горе. Первоначальные варианты картины.
«Вдова» - такую картину хотел написать Иван Николаевич, глубоко переживавший военные события. Но «Вдова» не была написана. Из этого замысла и из личных переживаний, связанных с потерей сыновей, родилось постепенно «Неутешное горе». Невосполнимость утраты, безысходность отчаяния, словом, внутреннее состояние несчастной женщины - вот что волновало художника.
Крамской долго работал над композицией. В одном из вариантов картины он запечатлел женщину, опустившуюся на пол у катафалка, на котором стоит гроб. Графический набросок изображает женщину, стоящую у двери. Она в изнеможении схватилась за портьеру, собирая последние силы, чтобы не упасть. А вот женщина опустилась на стул. На следующем наброске она опирается о спинку кресла. Много вариантов перебрал художник. Остановился же на самом, казалось бы, простом. Женщина в черном стоит посреди комнаты, около цветов, приготовленных к похоронам. Все очень строго. Никакой излишней аффектации, то есть нарочито скорбных поз и жестов. Она лишь поднесла платок к губам и неподвижно застыла. Вся - воплощение горя. В слабом, рассеянном свете четко выделяется ее лицо, особенно глаза, пролившие столько слез, что больше, кажется, и не осталось.
– Я искренне сочувствовал материнскому горю, - говорил художник, - я искал долго чистой формы и остановился, наконец, на этой.
Более совершенного, более трагического выражения горя, пожалуй, невозможно было найти.
Работая над «Неутешным горем», Крамской одновременно писал еще одну картину - «Неизвестная», которую закончил на год раньше, в 1883-м. Это полотно совсем иного плана.
Неутешное горе. 1884.
Молодая, роскошно одетая женщина едет в коляске по Невскому проспекту. Сбоку остается Аничков дворец, покрытый снегом. Перспектива улицы тонет в морозной дымке. На фоне светлого зимнего неба четко смотрится гордо откинутая голова молодой красивой дамы. Спокойно, холодно взирает незнакомка на окружающих. Ее горделивая осанка подчеркивает некоторую надменность и высокомерие.
Кто она, «Неизвестная», вышедшая в мир из-под кисти Крамского? Светская дама? Актриса? С кого писал художник эту женщину? Может, красавица родилась просто в воображении живописца? Некоторые даже считали, что он хотел изобразить Анну Каренину. Много было споров о неизвестной. Только все они возникли значительно позже.
Современники же восприняли картину, появившуюся на 11-й передвижной выставке, как явно обличительную. Они увидели хорошо знакомый им тип женщины, пошедшей на содержание к богачу. Некоторые даже сочли, что художник как бы задает вопрос: что заставило молодую красавицу пренебречь общепринятыми нормами поведения? Может, в этом виновато в первую очередь само общество с его ханжеской моралью и неуважительным
Действительно ли существовал этот подспудный обличительный смысл картины, трудно сказать. Теперь он, во всяком случае, утерян. А вот ощущение того, что художник явно любовался незнакомкой, осталось. И мы с удовольствием смотрим на гордую красавицу, восхищаемся живописным мастерством Крамского. Пушистое белое страусовое перо и светлый шелк, которым подбита бархатная шапочка, оттеняют свежее смуглое лицо. Синий бархатный костюм, украшенный мехом И лентами, хорошо гармонирует с золотистого цвета кожей, обтягивающей сиденье экипажа. Мягкие, плавные линии фигуры полны грации и изящества. Только в задумчивых глазах притаилась грусть.
Такие разные произведения - «Неизвестная» и «Неутешное горе». Но в обеих работах тонкий психолог Крамской сумел передать внутреннее состояние человеческой души. Человек, с его думами, заботами, переживаниями, по-прежнему продолжал занимать мысли художника.
НЕОКОНЧЕННОЕ ПОЛОТНО
Время неудержимо продолжало свой бег. Каждый новый год приносил и радости, и огорчения, добавлял седины и усталости. Но не слабел страстный дух художника. Он по-прежнему оставался неутомимым борцом за гражданские, гуманистические идеалы в искусстве. Оставался душой Товарищества передвижников, писал серьезные критические статьи о путях развития русского искусства. На групповых фотографиях художников тех лет он почти всегда в центре - вдохновенный, целеустремленный.
Годы не сломили его, хотя жизнь свою легкой Крамской назвать бы не смог. Конечно, были моменты огромных творческих успехов, семейных радостей, были интересные встречи, общение с друзьями, непередаваемое счастье от каждой новой победы русского искусства. Личное и общественное волновало Ивана Николаевича одинаково горячо.
Однако горя и трудностей выпало на его долю не меньше. Смерть сыновей, вечные долги, надоевшие заказные портреты, за которые не брался бы, если б не постоянная нехватка денег, упорный, изматывающий труд, творческие неудачи. Они-то выбивали из колеи более всего. Иногда хотелось бежать от всех этих невзгод, забыться где-нибудь одному, ни о чем не думать. Но куда денешься? Семья, Товарищество, обязательства, творчество - ведь в этом суть всей его жизни. От себя не убежишь.
Он закрывался в своей мастерской. Зажимал рукой левый бок - уставшее сердце теперь нередко давало о себе знать тупой, щемящей болью. Подходил к огромному холсту, уже много лет стоявшему здесь, сдергивал обычно закрывавший его занавес и долго молча смотрел. Монументальное полотно на евангельский сюжет под названием «Хохот» («Радуйся, царю иудейский»), задуманное им как продолжение «Христа в пустыне», то, о котором он еще в 1873 году говорил Льву Николаевичу Толстому, стало кровоточащей раной, трагедией художника.
Флоксы. 1884.
Пятнадцать лет, половину всего творческого пути, Крамской думал над ним. Писал Толстого, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Шишкина, «Полесовщика», «Неизвестную», «Неутешное горе» - замечательные свои произведения, а сам мечтал о главной картине, которую должен создать, - об этой. Но шли годы, а картина не получалась. Все яснее открывалась истина, в которой он боялся признаться самому себе: произведение так никогда и не будет написано. Никакими усилиями не удавалось оживить полотно, заставить его «заговорить». Или это только казалось художнику?