Краса гарема
Шрифт:
Жаклин открыла один из ларчиков, которыми были уставлены многочисленные столики, и Марья Романовна увидела бутоны из жемчуга, розы из рубинов разных оттенков, жасмин из бриллиантов, нарциссы из топазов. Стебли и листья оказались сделаны из золота и зеленой эмали, и камни смотрелись на этом фоне воистину великолепно.
Марья Романовна, ей-богу, непременно восхитилась бы ими, когда была бы к сему занятию расположена. А так – посмотрела настолько безразлично, что Жаклин отложила жемчужные нити, которые, по всему вероятию, следовало вплетать в волосы, и изумленно проговорила:
– Неужто вы из тех, кого созерцание роскошных нарядов
– Никогда в жизни, – твердо перебила ее Марья Романовна. – Ни-ког-да!
Жаклин вытаращила глаза.
– То есть как?!
– Да вот так, – кивнула Маша, – ни к чему мне все это.
– Что же, – съехидничала Жаклин, – с утра до вечера в сорочке ходить будете? Ну, это неразумно. Да и неприлично. У всякого мужчины ваш вид вызовет единственное желание… понимаете какое?
Марья Романовна ощутила, как запылали щеки, и, поведя глазами, углядела в развале сверкающих тряпок что-то темное. Выдернула его – это оказалось черное, мерцающее, словно небо, усыпанное звездами, покрывало – и накинула на себя, скрывая обнаженные плечи.
– Ну знаете! – возмутилась Жаклин. – Мне велено уговорить вас одеться как подобает.
– В самом деле? – изобразила на лице сочувствие Марья Романовна. – И что случится, если вам это не удастся?
– Господин огорчится, а мне больше всего на свете не хочется его расстраивать. У него и так достаточно печалей, какая-то тяжкая дума вечно его томит. И я буду несчастнейшей из женщин, если принесу ему хоть малейшую досаду, – с чувством сказала Жаклин, но в ее зеленых глазах мелькнула какая-то тень… не тень ли страха?
«Не боится ли она гнева своего господина? Ну, если так, тем легче с ней будет сладить», – подумала Марья Романовна.
– Ну что ж, пожалуй, я оденусь… – начала она, а потом, увидев, какой радостью вспыхнули глаза Жаклин, докончила быстро: —…как только увижу Наташу!
– Да что вы выдумали?! – воскликнула раздосадованная француженка. – Я же сказала вам, что ее тут нет!
– А почему я должна вам верить? – пожала плечами Марья Романовна, придерживая тяжелый шелк, который так и норовил соскользнуть. – Вы ради своего господина лгали мужу, отчего бы вам и мне не солгать?
Глаза Жаклин гневно вспыхнули, ноздри раздулись, она вдруг стала похожа на рыжую кошку, но не такую, которая сладко мурлычет на коленях хозяйки, а на дикую камышовую – Марья Романовна видела однажды этих злобных тварей в заезжем балагане со зверьем…
– Ах вы так? – прошипела Жаклин. – По-доброму не хотите? Как бы вам об этом не пожалеть!
У Маши тревожно трепыхнулось сердце, но она рассудила, что, коли наши в двенадцатом году французов били весьма успешно, то и ей не след отступать, а потому храбро выпрямилась.
– Ничего, мне ведь по милости вашего господина и так есть о чем жалеть, куда же больше-то?!
Вновь недобро сверкнув глазами, Жаклин отошла к одной из арок и с силой дернула за витой шнурок, спускающийся со стены.
В глубине дальних комнат отозвалось треньканье колокольчика, потом послышались тяжелые шаги – и в комнате появилась высокая женщина, одетая в черное и до глаз закутанная в покрывало. Но и глаз оказалось вполне довольно, чтобы Марья Романовна ее узнала. Это была та самая знахарка, к которой в ночь похищения больную Машу вывели Наташа и Лушенька. Главная пособница неизвестного злодея. Как ее там звали?..
Айше, вот как!
– Comte Murat?!
– Как можно предполагать такую подлость?! – обиженно возопил Сермяжный. – Господин сей при таком положении… немыслимо и подумать!
– Ну, напасть на меня там не нападут, несмотря на все восточное коварство, Мюрату присущее, – медленно молвил Охотников. – Как-никак нынче он при значительных чинах, прав наш постильон! [12] – усмехнулся он в сторону Сермяжного, который мигом обиженно надулся при сем нарочито небрежном прозвище. – Собака тут поглубже зарыта. Либо подольют такой отравы, от которой потихоньку зачахнешь, причем ни один лекарь не разгадает причины, по коей отправился ты к праотцам, либо станут к душе подбираться, жилы сердечные вынимать. Знаю я их, Мюратовы подходцы, тонки они и коварны!
12
Устаревшее произношение слова «почтальон».
– Здесь сказано, – Казанцев быстро пробежался глазами по строкам письма, к которому вспыхнувший, словно порох, Охотников толком и не присмотрелся, конечно, – что вниманию гостей будет предложена национальная турецкая пиеса «Свадьба Карагеза». Что это означает?
Охотников пожал плечами:
– Ну, я видел как-то раз в Новочеркасске такое представление. Карагез – нечто вроде нашего Петрушки, этакий сказочно-балаганный восточный персонаж. Гротескная фигура высотой в семь-восемь дюймов [13] , которая действует под аккомпанемент турецкого бубна. Обожают Карагеза особливо турки, но и вся прочая черкесня кавказская весьма жалует. Он не такая кукла, кои на руку надеваются, а марионетка, навроде тех, что представляют в балаганчике Полишинеля. Однако турецкий балаган Карагеза – это еще и театр теней, наподобие китайского. То есть кукольник стоит позади фонаря, направленного на туго натянутую ширму, и зрителям виден не сам Карагез и его соучастники по пьесе, а лишь их тени.
13
В дюйме примерно 2,5 см, то есть рост Карагеза составляет около 20 см.
– Слушайте, – недоверчиво промолвил Казанцев, – я этого Мюрата представлял себе более светским и искушенным человеком, а тут получается что же? Он намерен собрать у себя изощренную публику – о размахе его приема говорит уже бумага, на которой напечатано (заметьте, напечатано типографским образом, а не написано от руки!) приглашение, – но в то же время обещается угостить своих гостей весьма непрезентабельной пищей для ума простолюдинов. Как-то у меня сие не вяжется с образом Мюрата, родственника знаменитого полководца и самого Наполеона! Я понимаю, коли устроил бы сей господин показ французского балета, ну, на худой конец, кончерто гроссо итальянских кастратов или представление английской труппы, дающей Шекспира…