Краса гарема
Шрифт:
Мертвое молчание, царившее несколько мгновений, прервал голос Охотникова:
– Да будь ты проклят… Милая, не слушайте его. Идите отсюда с Богом, а я до последнего мгновения буду вспоминать, как вы ради меня на колени перед этим чудовищем опустились. Пусть вас Бог хранит. Весь мой недолгий век буду я ваше имя благословлять!
Марья Романовна беспомощно поднялась с колен. Да что же это… да мыслимо ли такое?! Бежать, бежать отсюда, бежать без оглядки!
– Вы отпустите его? – услышала она чей-то голос и не сразу поняла, что говорит сама. – Вы клянетесь в этом?
– Клянусь, – ответил Мюрат, и в его голосе прозвучало несказанное
– Нет, этого мало, – проговорила Маша. – Я хочу, чтобы вы поклялись памятью своего предка, Мюрата. Пусть навеки будет она вами оскверненной, ежели вы от клятвы своей отступитесь!
– Что вы смыслите в священных клятвах? – закричал Мюрат. – Вы меня принимаете за жалкого буржуа, за купца? Нет, я не клятвопреступник. И если я говорю, что даю слово отпустить вас, значит, отпущу!
– Ну, пусть Бог судит вас, коли нарушите клятву, – сказала Марья Романовна и более ни словом его не удостоила.
У Охотникова дрожали губы, когда она приблизилась, словно он хотел что-то сказать, но не мог, и глаза смотрели с мольбой. Маша догадывалась, что значит этот взгляд и о чем пытаются шепнуть разбитые в кровь губы: не предавай себя позору, уйди, пусть Мюрат мстит только мне.
Если бы рядом не было чужих ушей, она сказала бы Охотникову, что это для нее не позор. Презрение к Мюрату и признательность человеку, который готов отдать себя на пытки и муки ради нее, заслонили все. Но взгляд Охотникова мешал ей, и она легким движением пальцев заставила его опустить ресницы. Протянула руки и взялась было за его пояс, чтобы расстегнуть, как вдруг решимость ей изменила. Маша всхлипнула, зажмурилась… и тут случилось нечто странное.
Почудилось, будто находится она не в этом подвале, где пахло страхом и смертью, а в той самой комнате, наполненной искусительными картинами и соблазнительными ароматами. Те, чью любовную жизнь наблюдала она сначала с отвращением, а потом с восхищением и легкой завистью, вдруг, казалось, ожили и взглянули на Машу с радостной готовностью ей помочь. Неужели мерещился ей сладостный шепот, который вел ее в незнакомых, пугающих прежде поступках? Неужели мнилась разнеживающая мелодия, которая так и проникала в кровь, наполняя ее страстью, смелостью и нежеланием остановиться? Или это было на самом деле?
Но постепенно подсказки утихли. Утихла музыка. Исчезли волнующие картины, которые так и мелькали перед глазами. Темно стало под крепко сомкнутыми веками, и кровь билась в виски почти с болью, и все что-то жгло Машу… не сразу поняла она, что губы обожжены поцелуями, а плоть ее – соприкосновением с пылающей плотью мужчины, которого она обнимала, которого ласкала, которого брала – и которому отдавалась. Он по-прежнему был прикован и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, но Маша словно бы постоянно чувствовала себя окутанной, опутанной, окольцованной и околдованной его страстью. И это она, она разбудила в нем такую страсть! Ей шептал, выдыхал он слова любви, и в лад с ее сердцем билось его, и стоны их смешались так же, как и поцелуи, а когда Маша открыла глаза, она увидела, что в его глазах стоят слезы.
– Люблю тебя и век буду любить, – сказал Охотников тихо, а Марья Романовна слабо улыбнулась и застенчиво спросила:
– Как тебя зовут?
Он хотел что-то сказать, но не смог. Проглотил комок и тоже чуть улыбнулся. Перевел дыхание и снова чуть слышно шепнул:
– Век буду любить. Пока
Голос Мюрата прозвучал, как труба Страшного суда:
– В самом деле так?
Он стоял рядом – бледное безумное лицо, безумный взгляд.
– Ну что же, ты сможешь ей это доказать, и очень скоро!
Охотников повел плечами, а Маше показалось, что он обнял ее и привлек к себе. Заслоняя его собой, она повернулась к Мюрату:
– Что это значит?
Он даже не взглянул на нее, повелительно бросив Надиру:
– Убей их теперь. Убей обоих. Сначала ее. Пусть он видит это. Потом мы с тобой пойдем и отыщем того человека, который будет ждать с изумрудом.
– Да ведь он не покажется, если не выйдут Маша и ее кузина, – спокойно сказал Охотников, словно не слышал угрозы Мюрата.
– В ту одежду, в которой сюда привезли твою любовницу, я наряжу Жаклин, – подмигнул заговорщически Мюрат. – А кузину отпущу – пусть идет, мне эта глупая девчонка и даром не нужна. А пока твой человек сообразит что к чему, Жаклин схватит камень и прибежит ко мне. Она на все готова, чтобы спасти свою жизнь. Она предала тебя, – обратился он к Маше. – Предала, чтобы спасти вот его, – Мюрат небрежно мотнул головой в сторону Надира. – Что за фантазии взбредают порой в женские головы?! Она увидела любовника в евнухе, она нашла друга в моем псе. Убей их, и покончим с этим, – нетерпеливо повернулся он к Надиру.
Тот угрюмо кивнул, вытащил из-за пояса нож… и воткнул его в живот Мюрату.
Страшный крик вырвался из его губ. Мюрат согнулся, скорчился, мучительно переступая с ноги на ногу, харкал кровью, вместе с ее сгустками выплевывая слова:
– Я спас тебя! Тебя и твоего брата! Ты называл меня отцом, но отплатил мне черной… черной…
Он упал и после нескольких судорог затих.
– Ты спас нас, – сказал Надир, мрачно глядя на его тело. – Но мы заплатили тебе за это своим мужеством и способностью стать отцами тоже. Ты клялся пленникам именами своих предков, но преступил клятву. Ты предал отцов своих – предам и я тебя. Да, мы звали тебя отцом, а ты убил одного из своих сыновей. Я расплатился за жизнь брата, а теперь отомщу за смерть отца его убийце.
Он нагнулся, перевернул труп Мюрата и выдернул нож из его раны. Еще мгновение – и Надир упал с перерезанным горлом, а Марья Романовна сползла к ногам Охотникова почти без чувств.
Маша смутно понимала и помнила, что случилось потом. Кое-как она собралась с силами и разрезала путы Охотникова тем самым ножом, еще обагренным кровью Мюрата и Надира. Надела рубашку и завернулась все в то же шелковое покрывало, подпоясав его, чтобы покрепче держалось, куском веревки, которой недавно был связан Охотников. Вслед за тем он подхватил ее за руку и потащил за собой.
– Где найти Наташу? – спросил он.
Марья Романовна не знала, но, наверное, Бог был на их стороне, потому что на пути попалась какая-то служаночка. Измазанное кровью лицо Охотникова так ее напугало, что она и пикнуть не посмела, еле выдавила из себя, где искать русскую узницу. Девчонку взяли с собой, чтобы не подняла шуму.
Но шум все равно поднялся, когда Охотников и Марья Романовна вбежали в комнату, где со скукой коротали время обитательницы гарема. Они были неубраны, полуодеты, тут и там валялись недоеденные фрукты и сласти, а женщины развлекались тем, что бросали свои украшения на дно фонтана. Совсем как у Пушкина: