Красавчик Саша
Шрифт:
В самом деле, не исключено, что прощальное письмо Александра Стависского есть не что иное, как полицейская провокация. С какой целью она была осуществлена?
Ну, тут все очень просто. Факт прощального письма подтверждает, что Стависский сам свел счеты с жизнью, то есть убийства не было. В рамках этой полицейской концепции и могли сфабриковать прощальное письмо.
Ж.С., детектив и писатель
18 мая 1964 года
г. Лозанна
Часть
Арлетт Стависская (Симон)
Мой американский дневник
(Отрывки)
Публикация проф. Романа Оспоменчика (Иерусалим)
Перевела с французского Вера Милкина (Москва)
4 декабря 1974 года
Нью-Йорк
Знала ли я, что закончится все так страшно и непоправимо? Что сказать на это?
Ясно и неопровержимо предчувствовала, но верить при этом отказывалась. Как видно, духу не хватало посмотреть правде в глаза.
Мне казалось, что Саша и на сей раз сумеет как-то выкрутиться, ведь для него как будто не было никогда непреодолимых препятствий. Он всегда находил выход из положения, даже самого невозможного.
У Саши был такой бешеный, невероятный напор, такой острый, пронзительный, мгновенно на все реагирующий ум, что перед этим человеком буквально никто не мог устоять, и я в том числе.
И ведь он был добр. Феноменально добр. Он хотел и любил отдавать. И отдавал. Дарил. И с разбором и cовершенно без разбора. И что же в итоге?
Саша рассчитывал на некую элементарную человеческую благодарность. Как показала жизнь, наивно. Франция наших дней оказалась чудовищно неблагодарной.
Его убили не те, кто был обделен им, не те, кто стал жертвой его грандиозных финансовых операций. А как раз те, кто целые годы жил за его счет, те, кто постоянно пользовался его благодеяниями.
В какой-то момент эти исключительно подлые, недостойные люди решили вдруг, что близость к ним Саши позорит их, дискредитирует. Они приказали убить его, чтобы он ни в коем случае не дожил до следствия и процесса, которые неминуемо бы обнаружили прикосновенность Стависского к самым высшим политическим сферам.
В том, что произошло, для меня было какое-то особенно изощренное бесстыдство. Признаюсь как на духу: хотелось просто выть. Нет! Хотелось разорвать их на мелкие кусочки, искромсать бандитов, оказавшихся во власти.
Однако с ними никто ничего не сделал. Ни тогда. Ни потом. Они улизнули и от юридического суда, спаслись и от суда истории. Чтобы не было скандала, который нанес бы серьезный ущерб авторитету республики, их решили оставить в покое. И оставили. Сиятельные преступники преспокойно и благополучно доживают свой век.
Каждый раз, когда я думаю о Саше и о его высокопоставленных друзьях-убийцах, когда думаю о том, что они все до единого выжили, меня всю трясет, хотя разумом я и раньше, можно сказать, не верила в возможность справедливости на
Однако, в первую очередь, мне дико жаль самого Сашу. Такого великолепного… И такой конец… Впрочем, страшный конец этот на самом деле был, увы, вполне предсказуем.
20 декабря 1974 года
Нью-Йорк
После того что сделали с Сашей и волна дикой, нечеловеческой ненависти обрушилась на меня и моих бедных детей, я, честно говоря, разлюбила Францию и в ужасе отшатнулась от ее жестокости и несправедливости.
Всеобщее раболепство сменилось столь же всеобщим поношением. Мне грустно и стыдно за своих былых соотечественников.
Поразительно: Саша не тронул ни волоска ни на чьей голове. Буквально ни разу. А его боялись. И убили именно из-за страха и еще, пожалуй, из страшной зависти, ибо он производил впечатление человека, который может все, что многим очень не нравилось.
А я люблю Сашу. Люблю навсегда. Собственно, его я только и люблю и на этом и на том свете.
Он был просто неслыханно предан мне, настолько предан, что это даже трудно представить себе. Поистине воображение никнет пред тем, что мог Александр Стависский. И кем был он.
Я не в обиде на него, ни в коей мере. Только до ужаса больно, что он покинул меня слишком уж рано. С другой стороны, я понимала: мы слишком счастливы для того, чтобы это продолжалось долго.
И непоправимая беда в свой черед явилась. Я не удивилась ей. Только благодарила судьбу, что мне было даровано счастье быть с Сашей.
Нам был дан настоящий глоток блаженства, а это ведь совсем не мало; это даже. пожалуй, много, очень много. В блаженство же постоянное, регулярное я никогда и не верила. Блаженство ведь если и может быть, то именно в виде страстного, судорожного глотка. И жизнь моя с Сашей и была именно таким безумным, ни с чем не сравнимым глотком подлинного блаженства.
Наш брак… Нет, это был не брак — это было сплошное потрясение.
Так могу ли я обижаться на Сашу?! На моего Сашу, великого, потрясающего мужа, любовника и кавалера?! Да, нет конечно.
23 декабря 1974 года
Этот день, черный, страшный, навсегда в моем бедном, несчастном сердце. Тогда я в последний раз видела моего несравненного Сашу живым.
Вообще он всегда строжайше оберегал меня, в дела свои никоим образом не впутывал, полагая, что я всегда должна быть безмятежной и не опускаться до земных потребностей. О деньгах мы никогда не говорили — на это он наложил табу с первого же дня совместной нашей жизни.
Конечно, я многое знала о Сашиных делах, но виду не подавала. Эта тема тоже была запретна. Ну, бывало легкое, игривое обсуждение газетных сенсаций, личностей политиков, парламентских скандалов — светская болтовня, подчас весьма остроумная, но не более того. То, чем на самом деле занимался Саша, обсуждать было невозможно.