Красавица дочь добытчика чешуи
Шрифт:
Она привязала корзину к специальному крюку, выбралась на помост, глубоко вздохнула, проскользнула в дверь между занавесок и плотно задернула их за собой. Джон спал, укутавшись до подбородка в меха. В полумраке комнаты его лицо с отросшей за последнее время щетиной приобрело выражение необычной умиротворенности, какая присуща разве что погруженному в молитву монаху. Она решила было не будить его, но сообразила, что это проявление нервозности, а никак не участия. Нужно было как-то преодолеть ее, справиться с собой как можно быстрее. Кэтрин разделась и встала над Джоном, чувствуя себя так, будто сбросила нечто большее, чем просто одежду. Потом она
— Кэтрин, — выдохнул он, и она коротко рассмеялась в ответ, потому что ее имя прозвучало у него как заклинание.
Он обнял ее теснее, она откинула голову, закрыла глаза и сосредоточилась на своих ощущениях. Неожиданно она проговорила: «Подожди», и он замер в неподвижности, а Кэтрин без сил откинулась на шелк, испуганная захлестнувшей ее волной наслаждения.
— Что случилось? — прошептал он. — Ты не хочешь?..
— Подожди… подожди немного. — Вся дрожа, она прижалась лбом к его лбу, потрясенная тем, что он творил с ее телом: она то как будто парила над полом комнаты, то, когда он шевелился или проникал глубже, на нее словно наваливался тяжкий груз и она тонула в прохладных шелках.
— Ты в порядке?
— М-м-м… — Она открыла глаза. Его лицо было совсем рядом, в каких-то дюймах, и Кэтрин подивилась тому, что ей кажется, будто они с Джоном знакомы уже очень давно.
— Что? — спросил он.
— Да так, думаю.
— О чем?
— О том, кто ты такой. Странно: глядя на тебя, я уже знаю ответ. — Она провела пальцем по его верхней губе. — Кто ты?
— Ты же сказала, что знаешь.
— Может быть… Но ничего конкретного, кроме того, что ты был профессором.
— А тебе нужны подробности?
— Да.
— Я рос сорванцом, — начал он, — отказывался есть луковый суп и никогда не мыл за ушами.
Он притянул ее к себе, поцеловал в губы и в глаза и снова, медленно и глубоко, вошел в нее.
— В детстве я каждое утро ходил купаться. Прыгал со скалы у Эйлерз-Пойнта… Это было так здорово: лазурная вода, пальмы, на берегу гуляют цыплята и свиньи…
— О Господи! — воскликнула она, сжимая его ногами и сладко зажмурившись.
— Мою первую подружку звали Пенни… Ей было двенадцать лет… Как сейчас помню, такая рыжая… Я был на год младше и любил ее за веснушки на лице. Я верил тогда… что веснушки… что-то означают… но вот что, не знал… Но тебя я люблю сильнее, чем ее.
— Я люблю тебя! — Она подстроилась под его ритм и стала двигаться в такт, как бы норовя вобрать в себя Джона всего, целиком. Ей хотелось увидеть то место, где они соединялись, она вообразила, что их тела слились воедино и никакой преграды между ними уже не существует.
— Я плутовал на математике и до окончания школы был не в ладах с тригонометрией… Боже… Кэтрин…
Его голос отдалился и умолк, и воздух словно затвердел и приподнял Кэтрин над полом. Их окружал свет, странное сияние, от которого не исходило и толики тепла. Она слышала свои слова: она называла Джона по
— Любовь глупа, — сказал Джон однажды, несколько месяцев спустя. Они сидели в полости, где помещалось сердце дракона, и следили за игрой золотистого света и причудливых теней. — Я чувствую себя паршивым студентишкой, который размышляет о том, каких он еще наделает добрых дел. Накормит голодных, исцелит страждущих! — Он фыркнул. — Как будто я только что проснулся и обнаружил, что в мире полным-полно неурядиц, а поскольку я люблю и любим, мне хочется, чтобы все вокруг тоже были счастливы. Но приходится торчать…
— Порой я испытываю то же самое, — перебила она, удивленная его вспышкой. — Может, любовь и глупа, но она дарит счастье.
— …торчать тут, — продолжал он, — не имея возможности помочь себе, не говоря уже о том, чтобы спасти мир. А что касается счастья, оно не вечно… по крайней мере здесь.
— Наше с тобой длится уже полгода, — возразила Кэтрин. — А если оно не устоит здесь, с какой стати ему сохраниться в другом месте?
Джон подтянул колени к подбородку и потер лодыжку.
— Что с тобой случилось? Когда я попал сюда, ты только о бегстве и рассуждала, уверяла, что готова отдать что угодно, лишь бы выбраться отсюда. А теперь, похоже, тебе все равно?
Она поглядела на него, заранее зная, чем кончится разговор.
— Да, я рвалась на волю. Твое появление изменило мою жизнь, но это вовсе не означает, что я не убегу, если мне представится такой случай. Просто сейчас мысль о существовании внутри дракона не приводит меня в отчаяние.
— А меня приводит! — Он опустил голову. — Прости, Кэтрин, — выдавил он, все еще потирая лодыжку. — Нога что-то снова разболелась, ну и настроение, понятно, паршивое. — Он исподлобья взглянул на нее. — Та штука у тебя с собой?
— Да, — ответила она.
— Пожалуй, временами я перехожу границу разумного, — признался он. Зато хоть ненадолго избавляешься от скуки.
Кэтрин вспыхнула, ее так и подмывало спросить, не в ней ли причина его скуки, но она сдержалась, сознавая, что сама отчасти виновата в том, что Джон пристрастился к брианину, ибо уже не раз, словно потеряв от любви рассудок, потакала ему и исполняла те же просьбы.
— Дай мне! — воскликнул он нетерпеливо.
Она, с неохотой повиновавшись, извлекла из своего мешка фляжку с водой и несколько завернутых в ткань шариков брианина. Джон выхватил у нее наркотик, отвинтил колпачок фляжки, сунул в рот два шарика — и только тогда заметил, что Кэтрин наблюдает за ним. Его лицо исказилось от гнева, он как будто хотел прикрикнуть на нее, однако быстро успокоился, проглотил свои шарики и протянул Кэтрин ладонь, на которой лежали два оставшихся.
— Присоединяйся, — пригласил он. — Я знаю, мне пора остановиться. Когда-нибудь я соберусь с силами. Но сегодня давай расслабимся, сделаем вид, что у нас все нормально. Ладно?
Это была уловка, к которой он стал прибегать не так давно: согласись Кэтрин употреблять наркотик, она утратила бы всякое право упрекать его. Она сознавала, что должна отказаться, но спорить с Джоном сейчас у нее не было сил, а потому она взяла шарики, запила их водой и улеглась у стенки полости. Джон пристроился рядом; он улыбался, зрачки его помутнели.