Красавица и чудовище

Тарасова Татьяна Анатольевна

Брат и сестра Дюшене, которые из канадских французов, помня, что предстоящая Олимпиада будет во Франции, стали просто французами, позволили себе не приехать на чемпионат Европы — и совершили роковую ошибку. В отсутствие соперников Климова и Пономаренко выиграли, как говорят хоккеисты, в одни ворота. Дюшене не появились на европейском первенстве, чтобы сохранить олимпийский ажиотаж, не растрачивать его, как же французские танцоры реальные кандидаты на золото Альбервиля. Вопрос о соперничестве с Дюшене вроде бы после «Европы» еще оставался, но уже совсем не так остро, как несколько дней назад. Климова и Пономаренко не только стали чемпионами, но получили хорошие рецензии на свою программу. Писали, как их произвольный танец тонок, музыкален, эмоционален. Спорить не стану, так оно и было. Но в конце чемпионата австриец, товарищ Кучера, который от ИСУ ответственный за технический комитет в танцах, говорит мне: «То, что танцуют в оригинальной программе Климова и Пономаренко, — это не полька». — «Как не полька? Вот пластинка, на которой написано: «Шостакович, «Полька». — «Все равно это не полька». Кучера был поклонником

тренерского таланта Натальи Дубовой, что отнюдь не возбраняется, но надо же знать меру. Как доказать, что «Полька» Шостаковича — это полька? Такого бреда я не слышала и не видела никогда. В итоге на адрес ИСУ прислали письмо народные артисты Советского Союза Дмитрий Китаенко, Владимир Спиваков, Владимир Крайнев. Знаменитые музыканты, по моей просьбе, писали в оправдание Шостаковича, что когда тот придумал свою польку, это была полька, а не вальс, как считал Кучера. Потом и Саша Горшков начал говорить, что в этой музыке что-то вальсовое. Ну что тут скажешь? Я послала им записку на двадцати страницах, где указывала, что за всю мою жизнь они по отношению к моим ученикам ошибались столько раз, что уже можно и угомониться, не терять остатки совести. Несла я их по кочкам, как могла, но на всякий случай Горшков мне посоветовал: «Наложи на запись ритм польки». Я говорю: «Саша, это же Шостакович», он говорит: «А ты все же наложи, береженого Бог бережет». Мы приехали в Москву, записали ритм польки. Уже музыки не слышно, один ритм. Испортили всю мелодию: барабанщик отстучал так, чтобы все оглохли, чтобы не мелодию Шостаковича по прихоти Кучеры слушали люди, а ритм польки.

Вся эта гадость шла со стороны Наташи Дубовой. У своего соперника она честно выиграть не могла — Усова и Жулин, ее пара, стали вторыми призерами — значит, если не мытьем, так катаньем.

Надо заметить, что когда в ИСУ меняются правила, они меняются прежде всего для судей. Я же всегда говорила, что судьи должны быть подтянуты к спортсменам и к тренерам, а не наоборот, что правила должны меняться для спортсменов, а судьям полагается с ними после нас ознакомиться.

Наконец, я всем объявила, что музыка записана по-другому, что это уже настоящая полька, а не какая-то там «Полька» какого-то там Шостаковича, которую не могли услышать уши ИСУ. С переделанной музыкой мы приехали на Олимпийские игры в Альбервиль.

Тут произошел очень интересный случай. Мы собрались на зимнюю Олимпиаду, но я не считалась членом той объединенной команды СНГ, меня в нее никто не приглашал. Но я думала, приеду на Игры, как же в таком случае они меня не включат в команду?

На Родине всех почему-то особенно волновало, что раньше Марина и Сережа тренировались у Наташи Дубовой, а теперь у меня. Почему-то такие вопросы начальников заботят больше, чем число медалей. На последнем собрании, проходившем в Олимпийском комитете, я встала и сказала: «Ничего не понимаю. Да, я тренирую Климову и Пономаренко, это всем известный факт. Они выиграли чемпионат Европы, на который я приехала сама, потому что меня не включили в команду. Аккредитовала меня на чемпионате ИСУ, я все-таки дама известная, двадцать лет проработала у них на виду и двигала вперед не один вид фигурного катания. Спала я в номере у Анны Ильиничны, поселить меня оказалось некуда, и денег мне не полагалось. Мне на это абсолютно наплевать, я приехала на чемпионат выигрывать, я приехала делать дело. Но почему после того, как моя пара победила, меня по-прежнему не включают в команду, теперь уже на Олимпийские игры? Выходит, значит, главная цель — моих обыграть, и пусть ради этого золото достанется французам?» Кумиры же — Дюшене. Они получили на подготовку миллион долларов, и они должны за этот миллион тоже как-то пошевеливаться. Да еще на последнем собрании я подошла к Смирнову — президенту НОК России: «Виталий Георгиевич, такое впечатление, что я никуда не еду. Вы сами-то знаете, член я Олимпийской сборной России или нет?» — «Я не знаю. А в чем дело?» — «Вы вообще в курсе, что я тренирую Климову и Пономаренко, что они чемпионат Европы только что выиграли, его даже по телевизору показывали». Если он и не знал, чем я последнее время занималась, то мог бы и поинтересоваться, кто тренирует сильнейшую, пару танцоров.

Я покупаю сама себе билет! На Олимпийские игры! Иначе, как я понимаю, мне туда не попасть. Олимпийский комитет на меня не тратился, я сама приехала в Альбервиль. Просидела в олимпийском центре весь день, на стадионе тренировки начались, потом закончились, а я все сижу. Ребята прилетели раньше, их разместили, они отправились на каток, а меня все никак не аккредитовывают. Целый день — с десяти утра до двенадцати ночи сижу себе на стуле, не горюю. Такую дала сама себе установку: не обращать ни на что внимания. Все равно аккредитуют, никуда не денутся! Не останусь же я здесь навсегда, не будут же, после окончания Олимпиады, этот павильон ломать вместе со мной. В общем, где-то к двенадцати часам ночи мне, тренеру двух пар, ставших олимпийскими чемпионами, наконец дали аккредитацию, посоветовав отправляться в Олимпийскую деревню, там меня где-нибудь поселят. Но автобусы уже не ходят, «в такси не содят», потому что вокруг Олимпийской деревни тоже сплошные, но настоящие деревни. Не помню, кто надо мной сжалился, кажется, ребята из французской команды, они привезли меня к воротам Олимпийской деревни. Прохожу контроль, вещи сдала на осмотр, там все просвечивают. Меня Климова встречает. Вдруг вижу, рядом с ней батюшка стоит, потом выяснилось, из нашей православной церкви, из Женевы. На Олимпийских играх обязательно есть церкви всех конфессий, но вот православной раньше в ней не наблюдалось. Я некрещеная, мама и папа мне не разрешали креститься, не принято это было у членов КПСС, в чьих рядах я состояла. Я не могла расстраивать родителей своими необдуманными поступками, им и так от

меня доставалось. Батюшка мне говорит: «Ой, Татьяна Анатольевна, здрасьте». — «Здрасьте, батюшка». — «Я такой ваш поклонник». Слежу, говорит, за вашим творчеством многие годы и, конечно, желаю вам и вашим ученикам победы. Так по-доброму это сказал. Я: «Батюшка, молитесь за меня, пожалуйста. Победить здесь у меня один шанс из ста. Я сама некрещеная, но верю, что вы мне поможете». Говорит: «Буду молиться». Я: «А если выиграю, на следующий день приду к вам в церковь — окрестите меня, пожалуйста». Он только сказал: «Идите с Богом!» И перекрестил меня.

…В десять часов утра, на следующий день после победы Климовой и Пономаренко, он постучал ко мне в дверь, повел меня за собой, и крестили меня в церкви Олимпийской деревни. Я и тут от спорта далеко не ушла. Рядом были Климова и Пономаренко, Света Алексеева. А когда мы вышли, я спросила: «Батюшка, что если нам вместе посидеть? Можно с вами выпить за победу?» Он просто ответил: «Можно». Красивейший человек. Мы пошли вместе в маленький ресторанчик, и со всех столов к нам присылали бутылки с шампанским, вином.

А уже в Нагано Алексий II прислал мне на Олимпийские игры крестик. Я же ходила без креста, потому что сразу в Альбервиле не смогла его купить, там крестики только католические. В Нагано мои ученики выиграли две золотые медали. Но я далеко вперед забежала…

Батюшка, дай Бог ему здоровья, помог мне вещи донести. Но селиться некуда, все уже занято. Нашли мне комнатку под крышей. Она оказалась очень холодной, зато большой. К себе я Свету Алексееву жить перевела. Поставили мы там две кровати, в углу стол, организовали кухню. Комната ведь в обычном жилом доме. Моя хозяйственность пригодилась и на этот раз.

Через пару дней у ребят старт. Марина и Сережа выглядели безусловно лучшими в обязательных танцах, хотя все складывалось очень сложно, они стали первыми с преимуществом всего в одно место. Выиграли и оригинальный танец, «Полька» победила, хотя они должны были стать первыми у каждого судьи, но получили, кажется, опять всего на один голос больше, точно не помню.

К произвольному танцу, по закону бутерброда «маслом вниз», Сережка отравился в столовой.

Разбудили они меня в шесть утра, потому что с двух часов ночи он потерял килограмма четыре, — тяжелейший понос, страшная диарея, ему начало сводить ноги, организм полностью обезвожен. А нужно на тренировку идти. Я за врачом, тот стал его отхаживать, капельницу поставили. Всю спортивную форму, которая набиралась целый год, в один присест смыло, в прямом смысле слова, в унитаз.

Маринка плачет, я говорю: «Не плачь, иди спать, а я им тут займусь». Я встала на вахту, я готовила ему отварной рис, все это варила, очищала от шкурок, все провертывала и пихала ему эту кашицу каждые три часа, для того чтобы он не потерял последние силы. На старт он выехал, выглядя более или менее по-человечески.

Дергались они по-страшному, а перед произвольным нервничали так, что Маринка перестала спать. Тут и я разнервничалась. И вот уже перед самым стартом, в раздевалке, она мне говорит: «Татьяна Анатольевна, у меня моги отказали, сделайте что-нибудь со мной». Я ее ка-а-ак стукну… и она пришла в себя. Так ей и врезала при всех. Она говорит: «Мне лучше». А когда вышли на лед, снова на меня смотрит: «Все, опять ноги»… Идет ко мне после раскатки по коридору и твердит: «Ног нет вообще, и спина отказала. Татьяна Анатольевна, отказала спина, сделайте что-нибудь». Я и там ее поколотила. Пару раз вполне прилично шарахнула.

Должна сказать, что еще на тренировках я поняла, что у Дюшене оригинальный танец никуда не годится и произвольный тоже выглядит неважно. И перед оригинальным танцем я подумала, сейчас что-то будет… Не могут судьи нас так просто отпустить. Поддержки нет никакой, потому что бывшая советская, а ныне объединенная делегация СНГ занята своими проблемами. А мы сами за себя. А против вся Франция, Европа с Америкой, нее болеют за французов.

Климова с Пономаренко откатали оригинальный танец, по моему мнению, на «шестерку». Только не поставили им, конечно, «шестерки». Я илу по коридору Дворца, а навстречу мне Крис Дин, тренер Дюшене. Мы с ним оставались в хороших отношениях, столько лет работали вместе, уважали и уважаем друг друга. Я еще не знаю, как места распределились, и Крис мне говорит: «Ты выиграла одно место». А если я выиграла одно место, то чтобы Климова и Пономаренко проиграли Олимпиаду, их надо поставить на третье место в произвольном танце. Я говорю своим: «Вас могут опустить на третье место, а вы об этом даже думать не смейте. Но если чуть-чуть зацепитесь, споткнетесь или без вдохновения прокатаете, с вами церемониться не будут».

Если посмотреть фильм об Олимпиаде в Альбервиле, то вся она снята под музыку произвольного танца Климовой и Пономаренко. И заставки идут все время с Мариной и Сережей, потому что их выступление как гром среди ясного неба, так они гениально катались. Сидим мы перед монитором, где показывали оценки, а я думаю: «Вот сейчас поставят их на третье место… Ну тогда они хотя бы станут вторыми на Олимпиаде». И вдруг высокие оценки, а это победа, и я как завизжу: «Выиграли! Выиграли! Выиграли!»

С тех пор прошло уже много лет, они ушли в профессионалы, но мы остались близкими друзьями. Я сделала им после Олимпиады тринадцать разных показательных номеров. В спорте я работала с ними всего лишь год, зато потом мы не разлучались всю их профессиональную карьеру. Они много раз побеждали на профессиональных чемпионатах мира, на всех других профессиональных соревнованиях, которые только есть на белом свете. Я им придумала танец «Ромео и Джульетта» при свечах, после чего американский зал вставал. Я им поставила танец на музыку Шестой симфонии Чайковского. Я делала «Спартака», «Дракулу», «Танго», «Унесенные ветром», разные блюзы. В год у них было двести выступлений. Двести раз в году зал после их поклонов вставал. Даже для меня каждый их танец — потрясение.