Красавица и генералы
Шрифт:
В ауле Шенджи добровольцы соединились с покинувшими Екатеринодар кубанцами, но объединение это было непрочным, и многие догадывались, что грезившая автономией Кубанская Рада не захочет быть в подчинении у добровольческих генералов, которые твердо стояли на принципе единой и неделимой России. Кубанский генерал Покровский, в недавнем прошлом военный летчик, капитан, произведенный Радой сначала в полковники, затем в генерал-майоры, ревниво смотрел на Корнилова, Алексеева, Деникина и других генералов, понимая, что не может
Пока в ауле возле мечети шли маленькие торжества встречи, рядовые добровольцы занимались повседневными делами, стремясь пополнить запасы еды или выменять на что-нибудь черкесскую теплую шапку или сапоги. Горцы не хотели брать денег, просили винтовки и патроны, щурились, поглаживали потертые винтовочные приклады.
Виктору удалось выменять за одну обойму старую черную папаху, и он был возбужден риском своей сделки. Папаха сбоку была заметно побита молью, но теплая. Надев, он ощупывал ее обеими руками и представлял себя почти полковником.
Пока стояли в Шенджи, он нашел Нину, поговорил о походной жизни, расспросил о Старове. Студент был еще жив, но от него исходил тяжелый дух нечистот. Нина не захотела приближаться к нему, ее ждали другие раненые.
– Помнишь Ушакова? - спросила она устало. - Под Усть-Лабинском ему оторвало ногу... Ты поговори, я пойду.
И Виктор стал разговаривать с однополчанином, не думая, чем это закончится.
– Помоги! - взмолился Старов, тараща кровянистые глаза. - Это не грех, помочь избавиться от мук. Застрели меня! Не бойся...
– Вот теперь мы возьмем Екатеринодар, - сказал Виктор. - А там положат тебя в больницу и вылечат. Ну держись. Я еще приду.
Его подмывало снять с плеча винтовку и выполнить просьбу бедного Старова, но сдерживал страх перед неведомым. Кто был в праве гасить эту жизнь, которая еще билась в живых глазах?
– Стой! - попросил студент. - Почеши мне голову. Чешется - спасу нет.
Виктор просунул руку под его затылок, жирные свалявшиеся волосы легли ему в ладонь. Стало неприятно и неловко оттого, что он брезгует.
– Хорошо, - произнес Старов. - Спасибо. Я всем противен...
Виктор вытер руки о шинель и подумал, что никогда не придет сюда, такое нельзя выдержать.
Старов заговорил о своих родителях. Надо было выждать паузу и уйти.
– Он погиб, - рассказывал Старов об отце. - Где-то в Польше... У нас дом в Ростове. Я единственный сын. Еще две сестры. Младшие... Матушку жалко...
– Мне уж надо идти, - сказал Виктор.
– Спой мне что-нибудь. "Разродимую сторонку", - попросил Старов.
– Я слов не знаю, - ответил Виктор. - Хочешь, "По Дону гуляет"?
– Тогда я сам, а ты слушай, - сказал Старов, закрыл глаза и, выждав паузу, запел:
Ой, да разродимая ты моя сторонка!
Ой, да не увижу больше я тебя...
Он
Виктор, больше не колеблясь, сорвал винтовку, передернул затвор.
– Давай, - сказал Старов.
Виктор выстрелил, из головы Старова вылетели черные брызги.
Виктор отшатнулся к выходу, с ужасом глядя на полувывалившиеся старовские глаза и понимая, что натворил что-то непоправимое. Сейчас должны прибежать на выстрел и арестовать убийцу. Но разве он убийца?
Пришла Нина и какой-то мужчина с погонами военного врача, спросил его, зачем он стрелял, и накрыл покойника с головой.
– Идите в свою часть, молодой человек, - сказал мужчина. - Вы ни в кого не стреляли. Он умер сам.
– Он просил меня, - вымолвил Виктор. - У него голова чесалась, я почесал ему голову... Я сперва не хотел стрелять...
– Идите в свою часть, - повторил мужчина злым голосом.
Виктор вышел из сакли, присел возле стены, поставив между колен винтовку. Над серо-бурыми горами в яркой синеве медленно летел орел. Неподалеку сильные голоса пели кубанскую песню; потом их сменили другие голоса с донской песней. Он слушал и не слушал, мысленно скитаясь где-то рядом с кружившим орлом. Затем его будто пронзило словами:
Мы пробили стену, пошли на "ура"!
Били да рубили, крепко ранили,
Назад возвращались - сильно плакали.
Наши друзья-братья ранены лежат,
Руки, ноги нету, все смерти хотят.
Он встал и пошел туда, где пели, как будто там был Старов.
Ранним погожим утром армия, преследуемая с трех сторон красными, двинулась на станицу Новодмитриевскую. В Новодмитриевской было два полка большевиков, и их следовало выбить к вечеру.
Светило солнце, синели горы, и пахло настоящей весной.
Но скоро весна исчезла. Подул западный ветер, небо заволокло черно-синими тучами.
Из головы колонны доносился властный голос, требовавший ускорить движение.
Хлынул холодный дождь.
Сперва казалось, что беда невелика и к ней притерпятся. Но дождь не стихал, а хлестал косыми струями, пропитывая шинели и гимнастерки. Потом к дождю прибавились снег и град, а при ледяном ветре буря обрушилась на армию. Пешие колонны побелели от смерзшегося снега.
Взводный подполковник Бударин поворачивался назад, подбадривал юнкеров, его усы повисли двумя сосульками, из красного рта рвался пар, а ледяная корка пластами отваливалась с башлыка.
Шли без дороги, прямо по липкому глинистому киселю, взбираясь на предгорные холмы. В Новодмитриевской ждал желанный бой. Что с того, что там свыше двух полков, которые будут сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы не уступить теплых углов? Новодмитриевская все равно будет взята!