Красавица и ветеран

Регнери Кэти

Через стол Ашер наблюдал за тем, как поблескивают ее глаза, пока она, то и дело отвлекаясь от холодного жареного цыпленка, со смехом рассказывала ему о своем первом задании в нью-йоркской газете: сделать репортаж о владельцах собак, которые не убирают за своими питомцами. Саванна оказалась отличным рассказчиком, а тема была презабавной, но он, хоть и улыбался во всех нужных местах, никак не мог сконцентрироваться на разговоре. Его тело все еще гудело от напряжения после того,

что недавно произошло между ними.

Чтобы переступить с ней черту, ему потребовалось собрать в кулак всю свою храбрость, но все его опасения растаяли, едва он увидел, как ее глаза закрылись, когда он коснулся ее щеки. Ее лицо, озаренное мягким светом, было настолько прекрасным, настолько податливым и доверчивым, что, когда он прильнул к ее губам, внутри него что-то раздвинулось и уступило место чему-то давнему, давно позабытому, чего он не испытывал много лет и боялся, что никогда больше не испытает. И причиной тому было даже не физическое влечение к прекрасной женщине, но сама Саванна – увлекающаяся и амбициозная, смелая, ревнивая, оступившаяся, которая, казалось, с ужасающей ясностью видела за увечьями его самого – его сущность и его сердце.

Он влюблялся в нее. Теперь он был в этом уверен.

– … поэтому только представь. Мне двадцать три, а я, напустив на себя самоуверенный вид, преследую лысого старичка с ши-тцу, чтобы пристать к нему с вопросом, почему он не убрал за своей собакой. А следом плетется мой фотограф и ворчит, что за такую идиотскую работу можно платить и побольше. – Она усмехнулась и отпила еще немного вина. – Обучение через унижение.

– Что называется, жизненный опыт, – согласился Ашер, приподнимая бокал.

– Знаешь, чего я никак не могу понять? – спросила она, склонив голову набок, а он ощутил, что потихоньку начинает влюбляться в эту ее привычку. – Почему ты отказался от университета Джона Хопкинса. В смысле, ты же с отличием закончил Виргинский, перед тобой были открыты двери в любой медицинский колледж. Но ты вдруг взял и записался в армию. Я восхищаюсь твоим поступком, но не понимаю мотив.

Перед ним вновь оказался журналист, и хотя Журналист-Саванна ему нравилась, к Саванне-Его-Подруге и Саванне-Дарящей-Поцелуи его влекло чуточку больше.

– Я был на последнем курсе, когда случилось 9/11. И хотел одного: помочь, – ответил он просто, сделав глоток вина. – Но погоди-ка. Я думал, интервью у нас было в четыре.

– О. – Она резко выпрямилась и отпрянула от стола. – Извини, я…

Ашер поморщился. Он вовсе не намеревался стыдить ее.

– Нет. Это ты меня извини. Это справедливый вопрос, неважно, для интервью или нет.

– Со мной такое бывает, – сказала она, хмуро глядя в тарелку. – И мою сестру это бесит. Я забываю быть человеком. Не могу остановить себя от погони за сюжетом. Любым сюжетом.

– Мне нравится

эта твоя черта, – сказал он и протянул руку, положив ее на стол ладонью вверх. Она не сразу вложила пальцы в его ладонь, но он испытал облегчение, когда она, наконец, это сделала. – Мне нравится то, какая ты амбициозная. И я восхищаюсь твоей целеустремленностью.

– Это не всегда плюс.

Подушечка его большого пальца рефлекторно закружила по ее мягкой ладони.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня суженное поле зрения. И не только в работе. Когда я чем-то увлечена – по-настоящему, страстно, – то перестаю видеть за деревьями лес, понимаешь?

– Ты говоришь в общем или о чем-то конкретном?

Она пожала плечами.

– Обо всем сразу, наверное.

– Саванна, я знаю, что тебя уволили. И знаю, за что.

Она подняла голову и, нахмурившись, пристально на него посмотрела. И, должно быть, на всякий случай решила подстраховаться: забрала руку и, взяв бокал, сделала долгий глоток.

– Как я уже говорила, – сказала она, – у меня есть склонность терять перспективу.

– Ты ни в чем не виновата.

– Черта с два.

– Виноват был этот ублюдок, Патрик Монро, – глухо проворчал Ашер.

– Ты говоришь так, будто знаешь его.

– А если знаю, ты удивишься?

– Еще как, – ответила она, в смятении щуря свои карие глаза.

– Мы два лета подряд пересекались в Кэмп-Дули.

Ее губы приоткрылись в удивлении, но по выражению ее лица было ясно, что она знает об этом элитарном летнем лагере для мальчиков из верхних слоев общества.

– Шутишь!

– Нисколько. И он уже тогда был засранцем.

Он заметил, как ее глаза вновь засияли – от удовольствия и облегчения.

– Пахнет историей, – сказала она.

– А лживостью и двуличностью?

– Этим тоже. Так каким он был в те времена?

– Надменным. Харизматичным. Бесхребетным.

– Вижу, ты был от него в восторге, – заметила она бесстрастно.

– Не то слово.

– Богатые мальчики и их летние лагеря.

– Не равняй нас. Я, может, и живу в пещере, но я не змея.

– А почему только два лета?

– Его выгнали за то, что он путался с парой девиц из соседнего Кэмп-Кристина.

– Сразу с парой?

– Ты же его знаешь.

– К несчастью. – Взгляд ее помрачнел, и она за один долгий глоток допила бокал. – Из-за него моя жизнь разрушена.

Ее тон – безнадежный, пораженческий – заставил его нахмуриться.

– Нет, – произнес он. – Это не так. «Сэнтинел» не единственная газета в стране.

– Но самая лучшая.

– С этим можно поспорить. Я слышал, «Финикс Таймс» за последние пару лет собрала немало наград. А Мэддокс Макнаб, исходя из того, что мне удалось разузнать, мастер добывать горячие репортажи.