Красная каторга
Шрифт:
Мой спутник музыкант Иван Пройда неожиданно для себя встретился со своим другом, сидящим в Ростовской тюрьме за какие-то уголовные художества. Он сообщил нам невеселые вещи.
– Житье здесь аховое. Народу – реки. А расстреливают и числа нет. Вот сосчитайте: каждый день, то есть ночь собственно, автомобиль отвозит смертников раза три или четыре. Это никак не меньше пятидесяти человек. А бывает и больше. Считают в канцелярии у нас – не меньше пяти тысяч народу уже расстреляно. Главным образом казаки.
Встречаемые нами на прогулках ростовцы имели убитый вид, говорили вполголоса, словно перенесли тяжелую болезнь.
– Не веселое
– И не говори. Такое пришло время – и жить не надо. Да били хотя бы сразу. А ведь тут страху сначала натерпишься. Жизни своей будешь не рад.
* * *
В Москву мы прибыли рано утром. Закрытый автомобиль, знаменитый «черный ворон» начал возить нас отдельными партиями. Мне и трем моим случайным компаньонам повезло: нам не хватило мест в «черном вороне» и нас водворили на грузовик с вещами заключенных, под охрану двух конвоиров.
Все время, пока мы ехали по людным улицам, меня не оставляла мысль: прыгнуть с автомобиля на мостовую и скрыться. Я прилежно вглядываюсь в наполненные толпами улицы, вижу милиционеров, торчащих всюду, снующих в толпе военных, и мне становится ясным несбыточность моего предприятия.
Неожиданно автомобиль останавливается перед фасадом дома из красного кирпича в небольшом, уютном переулке. Это и была Бутырская тюрьма, получившая свое название от татарского князя Бутыра, плененного при взятии Казани. Здесь же в круглой кирпичной башне когда-то сидел, ожидая казни, Емельян Пугачев. В этой Пугачевской башне битком набито людей и помещение там такое же паршивое, каким оно выглядело, вероятно, во времена Пугачева.
В Бутырской тюрьме свои особые, чекистские порядки. Все здесь делается как в подвалах, таинственно и, порою, загадочно. Даже такое простое дело, как обыск при приеме, обставлен большими формальностями. Говорят здесь вполголоса и делается все бесшумно. На каждого прибывающего в Бутырки заполняется обязательно анкета. Пока все формальности будут выполнены, проходит много времени. А «черный ворон» все подвозит и подвозит новых обреченных. Но, наконец, начинают писать анкеты на людей нашего этапа.
Около анкетного стола происходит какое-то замешательство. Стол окружают серые мужики. Конторщик начинает их спрашивать:
– Фамилия?
– Бог знает.
– Фамилия, имя, отчество? – свирепеет конторщик.
Крестьянин спокойно отвечает:
– Бог знает.
Конторщик обращается к следующему. Повторяется такой же самый разговор. Конторщик с минуту смотрит на них с недоумением, затем срывается со своего места и исчезает в какую-то закуту, очевидно за справками.
Серые мужики стоят спокойные и молчаливые. Я спрашиваю соседа священника:
– Что это за люди?
– Имяславцы. Это православные. Только они верят, что антихрист уже пришел в мир и его слуги – большевики. Они не называют своих имен и не работают для антихриста. Друг друга зовут «брат» и «сестра», постятся все время и мяса не дят совсем. [Это недавно возникший православный толк занесенный в начале нашего века на юг России с Афона и получивший чрезвычайно быстрое распространение на Северном Кавказе (в Терской области), на низовом Поволжьи и в Южной Сибири. Имяславцы, иначе «имябожцы», учат, что антихриста нечего ждать: он уже пришел, панует на земле и всех православных тянет соблазном и принуждением в свое окаянное воинство. Дабы не быть, хотя бы случайно, записанным в число антихристовых
Община имяславцев изображена П. Н. Красиовым в одном из его романов. Ред.]
Непоколебимо-спокойные бородачи стоят молча. У ног их – деревенские холщевые котомки. Это все, что осталось у них от связи с родной деревней. Своего имени они никогда не поведают антихристовой власти и никогда не получат весточки ни от разметанной палачами семьи, ни из родной деревни. Их жен услали в другие лагеря, а дети остались предоставленными самим себе. Но крепкая вера этих серых богатырей им оплот и сила. Что семья, что дети и жена, коли пришел час предстать, перед Господом! И они всегда были готовы к этому престательству не запятнанными работою антихристу, сохранив в тайне от него свое имя, полученное при святом крещении.
Конторщик возвратился. Имяславцев куда-то уводят. Вновь течет нудное время. Люди, пройдя мимо анкетного столика исчезали за дверью и проходили следующее мытарство – личный обыск. В помещении становится после ухода части людей на обыск, посвободнее. Я пробую размять затекшие члены и ухожу к стенке за колонны. Здесь стены испещрены записями. Арестантская заборная литература, испещряющая стены камер и этапных помещений, не лишена интереса для свежего человека.
Здесь за колоннами стены исписаны скучающими заключенными. Надписи по преимуществу повествовательного характера, сообщают кто и куда проследовал. Попадаются иногда случайно знакомые имена и фамилии. Часто встречается пессимистическая надпись-поучение:
Входящий – не грусти,
Выходящий – не радуйся.
Кто не был – тот будет,
Кто был – тот не забудет.
Вот длинный список:
– Проследовали на Вышеру скаут-мастера.
– Сколько их?
– Восемнадцать.
Любители математических выкладок сообщают:
– Из Харькова проследовали на Соловки из камеры номер десять – двенадцать человек, имеющих сроков на сто лет.
Некто сообщает поговорки.
– С миру по рубашке – голому нитка.
Начертан даже целый интернационал.
Вставай полфунтом накормленный,
Иди в деревню за мукой.
Снимай последнюю рубашку,
Своею собственной рукой.
Лишь мы – работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
А урожаем никогда.
Всякого рода ругательства и издевательства над «Ильичем» (Лениным) встречаются в надписях за колоннами. В одной из надписей сообщается:
– Напиши советскую эмблему, прочти наоборот и узнаешь чем все это закончится. Молотсерп.