Красная королева
Шрифт:
Что ему было нужно от нее? С какой целью вышел этот призрак из могилы? Не завидовал ли он ее жизни? Какие права могли быть у него на нее, кроме прав насильника, убийцы, разбойника?..
Улыбка, с которой она думала приветствовать Дугласа или свести с ума посланного от Бэклея, замерла на устах Екатерины, но острый взгляд смертельной ненависти скользнул из ее глаз, когда она нашла наконец в себе силы побороть ужас при виде этого мрачного образа.
– Вальтер Брай! – пробормотала она. – Неужели это вы? Я дрожала от страха, что увижу лэрда Бэклея, которому я все еще не отомстила. Откуда вы? Почему вы сразу не сказали своего имени?
– Миледи, – ответил Брай, – я явился для того, чтобы требовать ответа, а не служить удовлетворением
– Вы даете мне почувствовать, что презираете женщину, которая любила вас и пострадала только из-за этой любви.
– Миледи, вам, как видно, живется очень хорошо, так что вам должно быть в высокой степени безразлично, уважаю ли я вас или презираю.
– Вальтер, вы ужасны! Но все-таки знайте, что я люблю все это богатство только за то, что украла его у Бэклея, и что я ношу его имя только потому, что он проклинает меня за это. Вальтер, не будем упрекать друг друга! Ведь я также могла бы поставить вам многое в вину, но к чему все это? Прошлое слишком печально, чтобы мне или вам могло быть нужно вызывать старые воспоминания. Вы хотели говорить со мной. Неужели вы сомневаетесь, что я немедленно приказала бы впустить вас, если бы вы сказали свое имя? Все, что у меня есть, принадлежит вам. Если мое имущество нужно вам для мести, – то – днем ли, ночью ли – я готова появиться там, где Бэклею должен быть конец. И тогда я сама готова умереть, тогда жизнь не имеет для меня больше никакой цены.
– Да благо вам будет, миледи, если вы действительно думаете так! В таком случае я готов мягче судить о женщине, честь которой была когда-то мне так же свята, как и моя собственная. Не хочу спорить, не хочу спрашивать. Быть может, это тоже было своего рода местью с вашей стороны, когда вы отдались Дугласу… А, вы покраснели? Так вы еще не разучились краснеть? Миледи, вы графиня, а в аристократическом мире несколько иначе смотрят на вещи. Там распутных девок не привязывают к позорному столбу; им закрывают позор щитом титула и накрывают их сверху гербом негодяя, достаточно подлого, чтобы торговать своим именем. Я не имею ни малейшего права делать вам выговоры, я не завидую лордам, которые ползают на коленях перед высеченной девкой. Приберегите краску стыда для тех господ, которые заплатят вам тем же. Я пришел ради других вещей. Бабушка Гуг доверила мне ребенка. Это был ваш ребенок, тот самый, которого вы прогнали из дома, чтобы он не выдал вас и не навлек на вас позора, так как этот ребенок был слишком уродлив для вас. Этого ребенка я ищу. У него на пальце надето кольцо, которое он должен показать вам в тот момент, когда вас одолеет раскаяние. Этот ребенок здесь, но, по всей вероятности, вы, графиня Гертфорд, припрятали его в какой-нибудь приют. Я требую, чтобы вы отдали мне его назад, и тогда я обещаю вам, что никогда мои уста не произнесут слова, которое обвинит или выдаст вас; я забуду о вашем существовании и вы будете для меня не более, чем придорожный камень, которого я избегаю на пути, не взглянув на него.
Кэт закрыла лицо. Она и не подозревала, что Вальтеру известен также и этот позор ее жизни и что бабушка Гуг доверила ребенка ему, который хотел убить ее, так как она была опозорена.
Но где же этот ребенок?
– Вальтер, – воскликнула она, и слезы хлынули из ее глаз, – ты воспитал моего ребенка! О, какой ты благородный, великодушный человек! Вальтер, мое дитя у тебя? Где же оно? Не скрывай, ведь ты хочешь просто обмануть меня, хочешь заставить меня поверить, будто оно умерло или пропало…
– Филли нет здесь? Если это лицемерие, если ты можешь лгать в такой час, то… О, Боже! Филли нет здесь…
Он схватился за стол, чтобы не упасть.
– Вальтер, – продолжала умолять Екатерина, – расскажи мне, как ты потерял ребенка; я стану искать его; все мое золото…
– Да будьте вы прокляты – и ты сама, и твое золото. Подлая! Я лучше убил бы Филли, чем обрек бы ее позору иметь такую мать, как ты. Но горе, горе
Его голос и жесты говорили о дикой страсти, и ужас все более и более овладевал Екатериной. Ненависть, страх, ужас прогоняли всякое нежное чувство, пробужденное его словами; она слышала теперь только его угрозы, видела в нем только человека, перед которым дрожала даже во сне, и бешенство с удвоенной силой вспыхнуло в ее душе.
«Этот негодяй еще осмеливается грозить! – зазвучала в ней мысль. – Что, я его служанка, его рабыня, что ли? Этот нищий собирается погубить меня, хочет выставить напоказ всему свету мой позор?.. А, Вальтер Брай, если ты сам требуешь борьбы, так вини же самого себя!»
– Вальтер, – сказала она умоляющим голосом, и ее глаза со злорадством заметили, что он весь дрожит от возбуждения, – если ты хочешь всеми этими криками и шумом сделать всех лакеев свидетелями происходящей сцены, то ты никогда не узнаешь, где Филли, а если я когда-нибудь и найду ребенка, то укажу ему на тебя пальцем и скажу: «Вот человек, который сделал несчастной твою мать. Ей пришлось оттолкнуть тебя, так как иначе он убил бы тебя, как постоянно грозился убить твою мать». – Заметив, что на лице его отражаются самые разнородные чувства, она продолжала: – Ты всегда думал только о самом себе, Вальтер, и не умел обходиться с женщиной. Своей дикой необузданностью ты вооружил против себя дугласовских всадников, так что уже не мог защитить меня против них. Когда меня обесчестили, ты хотел убить меня вместо того, чтобы преследовать их. Перед тобой мне приходилось вечно дрожать, ты был мне не защитником, а врагом. Конечно, гораздо легче издеваться над женщиной и убить обесчещенную, чем отыскать лэрда Бэклея. Но недостойно с твоей стороны делать мне новые упреки за то, что я нашла себе другого защитника.
– Перестань, женщина или черт! – заскрежетал он зубами. – Ты приводишь меня в бешенство. Что, ты издеваешься над несчастьем, что ли, или смеешься над отчаянием? Не дразни меня долее! Я и так способен все разгромить вокруг. Но ты права! Недостойно угрожать женщине, хотя бы эта женщина и была холодной змеей, готовой ужалить. Ты была недостойна, чтобы я любил тебя и из-за тебя низвергнул в бездну дугласовских всадников.
– Вальтер, мне хочется верить, что только страдание делает тебя таким суровым и бесчувственным. Ты устал, пот выступил на твоем лбу. Освежись и потом спокойно выслушай меня. Я не буду защищаться, чтобы побороть твое презрение; я просто хочу доказать тебе, что ты не прав, делая мне упреки, будто я не люблю своего ребенка.
– Ты? Ха-ха-ха!.. – Он горько рассмеялся, принимая из рук Кэт кубок вина, после чего пробормотал: – Если здесь яд, так пусть у тебя на совести будет еще и убийство.
Он не заметил, как Екатерина побледнела и задрожала, с каким смертельным ужасом ее взгляд следил за его рукой, подносившей кубок к устам.
Вдали послышался шум тяжелых шагов и звон оружия. Брай уже опорожнил кубок до дна, одним духом вылив его содержимое в пересохшее горло. Но вдруг он насторожился.
– Это что такое? – спросил он, и в его глазах мелькнула угроза, тогда как рука схватилась за пистолет, высовывавшийся из-за пояса. – Берегись, Кэт, первая пуля достанется тебе, если ты поймала меня в засаду!
– Ты глуп, Вальтер!
– Я глуп, потому что позволил девке одурачить меня. Э… что это такое… а… вино… яд… ты дала мне яд в вине?..
Вальтер попытался поднять руку, но внезапная усталость вдруг сковала его, а разлившаяся по лицу бледность показала, что наркотическое действие яда уже начинало сказываться.
– Твои мысли путаются от излишней страстности, – улыбнулась Кэт. – Но скажи мне, сколько обещался заплатить тебе лэрд Бэклей, если ты выставишь меня на позор своими баснями?