Красная пелена
Шрифт:
Ее слова и обрадовали, и огорчили, и смутили меня. Ну почему у меня всегда все так не просто?!
Конечно, мне было приятно слышать ее хвалу моим способностям. Но завидовать слепым? Разве это не странно? Но я ничего не сказал и только крепче обнял ее.
И вдруг меня озарила идея. Я понял, как научу Шарлину письму по Брайлю. Я развернул ее лицом к себе и попросил закрыть глаза. Потом взял ее ладони и приложил к своему лбу.
– Начинаем первый урок. Попробуй запомнить черты моего лица, не глядя на меня. Нет-нет, не дави, наоборот, постарайся касаться
Она принялась водить пальцами по моим глазам, скулам и носу. От этой ласки меня пронзила дрожь. Я уже не знал, что на меня действует – ее касания или само ее присутствие. Это были мгновения чистого счастья. Впервые в жизни я ощутил настолько мощное желание жить.
Когда она добралась до моих губ, я не смог сдержаться и начал покрывать ее пальцы поцелуями. Как хорошо нам было вдвоем!
С того дня перед нами обоими открылся новый, волшебный мир. Мы узнавали друг друга в темноте, и это узнавание дарило нам ни с чем не сравнимое наслаждение.
Несколько месяцев спустя Шарлина прислала мне письмо, написанное шрифтом Брайля. Она проводила отпуск у своих родителей. Меня поразило, как быстро она освоила эту трудную технику, хотя я знал, что потратила долгие часы на ее изучение.
Но еще больше меня обрадовала возможность самому написать ей и изложить на бумаге все те чувства, которые я испытывал к ней, но о которых не смел говорить вслух.
Я начал читать ее письмо, и с каждой минутой моя радость таяла, пока ее не вытеснила рвущая сердце боль.
После первых строк, состоявших из теплых и ласковых слов, тон ее письма вдруг изменился, стал более холодным и отстраненным. А потом она написала…
«Я рассказала о тебе своим родителям. Вначале я не смела даже назвать им твое имя, потому что не знала, как отец относится к арабам. Но они выслушали его нейтрально, если не равнодушно. Затем я уточнила, что ты приехал из Алжира. И тут отца как подменили. За ужином он немного выпил и понес такое, что я готова была заткнуть уши. Надеюсь, в нем говорило вино, а не настоящие убеждения… Старший брат встал на мою защиту и попытался урезонить отца, но у него ничего не получилось. Хуже того, они разругались вдрызг, и брат сказал, что ноги его больше не будет в родительском доме. В моей семье полный разлад. Мне очень плохо, и я не знаю, что делать».
Я понял, что она стоит перед выбором: родители или я.
Я сел на кровать и долго сидел так, борясь с пробудившейся болью. В мозгу бился один и тот же вопрос, на который я не находил ответа. Почему отец Шарлины обрушил на меня такой шквал ненависти, хотя мы с ним даже не были знакомы?
Почему-то на ум пришли мысли о войне в Алжире. Может быть, он сражался в этой войне? Или сам родился в Алжире? Или он еврей? Если он из «черноногих» – так называли французских репатриантов, – тогда мне понятно, откуда его злоба. Эти люди, вынужденные срочно покидать Алжир, потеряли свое прошлое…
Чтобы не дать отчаянию
В этом страшном сне я сидел посреди сожженного сада. Напротив меня стояла девушка.
– Даже не надейся! – сердитым голосом выговаривала она мне. – Я ни за что не свяжусь со слепым. Что скажут мои друзья? Ты слепой, ты ходишь с палкой как какой-нибудь попрошайка. Если тебе нужна подруга, поищи себе слепую.
Я хотел возразить, но у меня пропал голос. Я открывал рот, но из него не вырывалось ни звука. Между тем девушка не унималась:
– Куда ты смотришь? Почему у тебя закрыты глаза?
На этом месте я проснулся. Резко сел, охваченный сдавившим грудь страхом. Последние слова девушки все еще звучали у меня в мозгу. В памяти всплыли много раз виденные картины: нищие слепцы в Оране, похожие в своих черных очках на ходячие трупы.
Желание покончить с собой накатило на меня с невиданной доселе силой. Мне страстно захотелось сейчас же, немедленно, исчезнуть с лица земли, не оставив следов.
Я испугался. Что, если я схожу с ума? Я помнил, в каком состоянии возвращались из психиатрической больницы некоторые жители нашего квартала. Они ни с кем не разговаривали и смотрели странно – широко открытыми, но как будто невидящими глазами.
От этих воспоминаний меня замутило. Я понял, что должен срочно с кем-то поговорить. С Шибани? Конечно. Кому еще я мог доверять, как доверял ему?
До бистро, где мой друг проводил дни, я добрался не без труда. Даже чувство ориентации, которым я так гордился, меня подвело – я сам не заметил, как вышел на середину проезжей части. Прохожие помогли мне вернуться на тротуар. Не могу сказать, что я был сильно огорчен – скорее ошарашен происходящим. Я сам себя не узнавал – обычно мне в любых ситуациях удавалось сохранять ясность ума. Прошагав еще несколько десятков метров, я понемногу пришел в себя. А может быть, мелькнуло в мозгу, я неосознанно стремился попасть под колеса автомобиля?
Я решил не зацикливаться на поисках точного ответа на этот вопрос, мысленно отправив его на помойку памяти. Возможно, настанет день, когда я устрою в ней генеральную уборку…
Наконец я распахнул дверь бистро. Услышал голос Шибани и вздохнул с облегчением. Кафе было совсем маленьким, я быстро дошел до его столика и сел на стул рядом со стариком.
Он, как всегда, радостно поздоровался со мной и спросил:
– Где ты пропадал? Завтра ты мне будешь нужен. Состоится крупная распродажа – одна из самых крупных в этом году. И народу будет тьма.