Красная перчатка
Шрифт:
Графине де Грамон капитан выделил самое лучше помещение на корме, рядом со своей каютой. Обычно оно пустовало (если на борту не было женщин), и лишь изредка, когда «Святой Женевьеве» приходилось подолгу стоять у причала, дожидаясь прибыльного фрахта, Бартоломью позволял себе немного расслабиться и приводил на судно дорогих шлюх — портовые были слишком уж грязными и потасканными. Капитан общался с ними именно в этом помещении, и все из-за суеверий, свойственных всем морякам; он считал, что присутствие в его каюте падшей женщины принесет беду, ведь женщина на корабле — вообще к несчастью. Однако на борт он брал пассажиров обоих полов, потому что звон полновесных золотых шездоров в его кошельке
В связи с этим «дамская» каюта была обставлена с претензией на роскошь. Там находилось удобное широкое ложе, застеленное атласным покрывалом, красивый резной столик, стулья с высокой спинкой и буфет, где Бартоломью держал несколько бутылок дорогого вина и кубки.
А еще в «дамской» каюте стоял табурет с ночным горшком, что делало морское путешествие женщин более комфортным, ведь на судах тех временен не было гальюна — все шло прямо за борт. Для отправления нужды мореплаватели, крепко держась за ванты, усаживались на релинги — ограждения, препятствующие падению за борт. Бартоломью Кривой Глаз слыл приверженцем разных морских новшеств и по примеру испанцев соорудил на «Святой Женевьеве» специальный стульчак, который подвешивался над релингами. Пользование этим открытым воздушным гальюном требовало мужества и ловкости, к тому же сидевший на стульчаке служил мишенью для насмешек и острот своих неотесанных приятелей…
Ночь прошла спокойно, хотя Бартоломью Кривой Глаз и опасался дьяволов Бретонской Львицы. Он уже был наслышан, что «бешеная ведьма» начала нападать на торговые суда и по ночам, ведь штурманы старались прокладывать курс поближе к берегу, избегая не только морских разбойников — рыцарей удачи, но и пиратствующего флота короля Эдуарда. Английские капитаны никогда не упускали возможности поправить свои дела, заполучив ценный приз — судно французского торговца или какого-нибудь нейтрала, не участвующего в войне; деньги не пахнут, а морская бездна хранит тайны не хуже, чем могила на суше.
Каперы Французской Львицы таились в многочисленных бухточках, которыми изобиловал берег Кантабрийского моря. Как им удавалось рассмотреть корабль в кромешной мгле, про то никто не знал, но что в портах Франции у «ведьмы» были свои люди, в этом и арматоры, и капитаны не сомневались. Едва судно выходило в море, сигнальщики пиратов тут же получали об этом известие, а уж вычислить время появления жертвы в определенном месте не составляло особого труда. Юркие суденышки каперов, казалось, поднимались из глубин прямо возле бортов жертвы, и никакая сила не могла остановить орущую на все голоса толпу, вмиг заполнявшую палубу и сражавшуюся с диким неистовством. Спастись мог лишь тот, кто сразу прыгал за борт и пытался под покровом темноты доплыть до берега.
Графиня де Грамон как скрылась в каюте, так ни разу и не вышла на палубу, хотя море оставалось спокойным, небо очистилось от туч и вечер выдался приятным во всех отношениях. Бартоломью очень хотелось пригласить ее на ужин — ведь не каждый день простому капитану торгового судна доводится общаться со столь сиятельной персоной — но ему нечем было угостить графиню. Из-за суеты, связанной с предстоящим выходом в море, повар «Святой Женевьевы» не успел растопить печку, дабы приготовить что-нибудь вкусное, а предлагать графине обычный ужин команды — казалось верхом неприличия.
Мореплавателей того времени привередливыми в отношении пищи назвать было сложно. Сухари, вяленое мясо, сало, крупы, вино, часто дрянное; при хороших обстоятельствах — лук, чеснок, а при плохих — «потаж» (вываренные кости, хрящи), иногда сыр и рыба — вот в основном и весь продуктовый набор. Но плохие времена бывали чаще, чем хорошие, — ни капитан, ни интендантские службы не могли точно определить, сколько времени
Основной пищей на парусниках оставались сухари. Зачастую они были такими твердыми, что их едва удавалось разбить молотком. В зависимости от муки, используемой для изготовления, сухари различались по виду и по вкусу. Хранились они в специальных ларях — раздолье для крыс и червей. Поэтому бывалые матросы советовали новичкам грызть сухари в темноте — чтобы не травмировать незакаленную нервную систему. Матросы любили растирать сухари в крошки, смешивали их с салом и медом, разбавляя все это водой. Получалось сладкое кушанье, название которому дали «собачья радость».
Обычно суда бросали якорь у берега, где и готовилась похлебка, там же команде выдавался сухой паек на ужин и на завтрак. Но Бартоломью Кривой Глаз любил побаловать себя горячей едой, поэтому обустроил на нефе открытый очаг с кирпичным подом, засыпанным песком, и навесом от дождя. В большом котле над очагом варилось блюдо из гороха, чечевицы или проса и солонины, а на вертеле запекался приличный кусок мяса для капитана и его ближайших помощников. Бывалый моряк, немало прослуживший в военном флоте, хорошо знал, что похлебка, несмотря на свою дешевизну и примитивность, лучше насыщает бездонные утробы матросов, нежели дорогой сыр и вяленое мясо, считавшиеся деликатесами. А Бартоломью Кривой Глаз слыл очень экономным арматором. Говоря проще — был скрягой.
Он никогда не страдал излишней набожностью; своим богом он считал только Золотого Тельца. Поэтому, получив от графини де Грамон пять золотых монет, капитан пребывал на седьмом небе от счастья: такие деньжищи! Бартоломью рассчитывал получить за свои услуги максимум три шездора, а тут целых пять. Так что радоваться было чему. По этой причине он открыл бутылку лучшего вина и последовал примеру графини — закрылся в капитанской каюте, предоставив управление судном штурману, бретонцу Нуэлю.
Наутро, протрезвев и хорошо выспавшись, Бартоломью позвал повара и заказал ему шикарный обед — двух каплунов. Для себя капитан держал в клетках живность — кур и поросенка.
Когда стол оказался накрыт, он робко постучал в дверь соседней каюты. Отворила ему сама графиня.
— Доброе утро, ваша светлость! — Бартоломью снял черную фетровую шляпу с разноцветными перьями и поклонился с учтивостью, которую трудно ожидать от просоленного насквозь морского волка.
Одежда его заметно отличалась от той, которая была на нем вчера. Капитан щеголял в коротком пурпуэне — куртке из бархата темно-красного цвета, украшенной серебряной вышивкой. Из-под нее выглядывала белая рубаха, тоже вышитая красными и черными нитками; заправленная в короткие широкие штаны, присобранные внизу с помощью шнуров. Длинные шоссы — чулки цвета морской волны — и башмаки черной кожи с большими серебряными пряжками дополняли наряд Бартоломью. В нем он чувствовал себя не очень комфортно, тем более что обувь была тесноватой.
— Если вы не возражаете, мне хотелось бы пригласить вас отобедать вместе со мной, — продолжил капитан, изобразив одну из своих самых приятных улыбок, как ему думалось. При этом на его обветренной, изрядно загоревшей физиономии из-за увечья, вопреки желанию, появилось зверское выражение, от которого приличные дамы обычно шарахались в сторону и старались поскорее убраться с его пути.
Но графиня де Грамон, видимо, сильно проголодалась или была мужественной особой, потому что вовсе не обратила внимания на ужасную гримасу и ответила на приглашение милостивым согласием и обворожительной улыбкой, от чего капитан не только растаял, но вдруг почувствовал голос мужского естества. Он смешался и даже покраснел, хотя на его темной физиономии это никак не отразилось.