Красная площадь и её окрестности
Шрифт:
Он позвонил мне, чтобы сказать, что они с женой вынуждены уехать в Израиль, хотя родственников там не имели. Их, инвалидов, здесь, в России, с маленькими пенсиями ждала крайняя бедность, а в Израиле обеспечивали старость достойно. Мы это знали. Но звонил он мне, так как не хотел показаться неблагодарным из-за своего отъезда. Русские его товарищи так по-братски относились к нему все эти годы, что он мучился от одной только мысли, что кто-нибудь может счесть его предателем. Он просил извинения у меня и хотел, чтобы я понял безвыходность его положения. Он плакал. Нам обоим было больно. После их отъезда я уже больше никогда о нём не слышал.
Разные люди составили тогда эмигрирующий
Полуяпонец
В эти годы многие внутренне очень изменились, особенно так называемые интеллигенты. Рабочий человек, он разве что стал больше пить водку или чаще торчать за домино во дворе, да и то, если работы не было. А интеллигенту вдруг остро надоедало нищенствовать, или он обнаруживал в себе таланты, неопознанные при советской власти, особенно в области бизнеса, необыкновенные способности наконец-то ставшего свободным человека, ещё вчера бывшего обыкновенным совком. Он и ходить-то стал как-то иначе, как будто стал парижанином. Как сказала бы наша мама: «Пижон – коровьи ноги!»
И у нас на факультете появились такие, освобожденные от совка. Один (старший преподаватель) публично принял православие: проповедовал заповеди Нового Завета, сидя в офицерской столовой, и проклинал марксизм. Другой, ранее член парткома, в мае 1993-го года неожиданно для всех нас поддержал стражей порядка, разогнавших митинг москвичей. Уволившись из армии, он стал заведовать кафедрой общественных наук Университета (бывшей кафедрой научного коммунизма) и прославился тем, что из галереи портретов философов тут же убрал портреты Маркса и Ленина (оставив почему-то, по недосмотру, наверное, портрет Энгельса). Позже, превратившись то ли в юриста, то ли в экономиста, стал писать книги об экономике в эпоху дефицита. Съездил в США, приобрёл нужный имидж, возглавил одно из московских изданий. Появлялся в передачах по центральному телевидению: давал интервью, консультировал. Презентабельный такой, умничающий очкарик, утративший ненавистные ему признаки совка, уже вполне свободный человек мира. А ведь ещё вчера – продукт советской высшей военно-медицинской школы, сын офицера-фронтовика.
Я не видел его несколько лет. Так получилось, что однажды случайно встретил его в коридоре поезда «Саратов-Москва» и зашёл к нему в купе. Там был ещё один наш, саратовец. Бывший прапорщик. Разговорились. Зашла речь о трудностях жизни и службы наших выпускников на Дальнем Востоке, о том, сколько пота и крови стоило нашим людям отвоевать его когда-то от японцев, в том числе в Гражданскую войну. Прапорщик служил там раньше, и ему всё это было знакомо. Профессор-философ, отхлёбывая чай, молча поддакивал. Я вспомнил о подвиге Сергея Лазо, дальневосточного комсомольца, сожженного японцами в паровозной топке живьём за то, что считал Приморье – советским. Философ возбудился вдруг и уверенно сказал, что Дальний Восток и острова – давняя японская территория и что поэтому гибель Лазо вполне закономерна. То, что он был сожжен живьём, его не интересовало. «Это – детали», сказал он.
Мы оторопели. Прапорщик потерял дар речи. Знаток истории продолжал отхлёбывать чай, а я, заявив, что в отличие от него «не полуяпонец!», вышел из купе. Когда вернулся к себе, меня долго трясло. Больше я его не видел. Этот «полуяпонец», в прошлом член парткома, и сейчас, вероятно, крутится в московских издательских кругах. Элита либерального российского общества! По мне так уж лучше пить водку, если есть на что, но оставаться русским человеком.
Музей ленина
Как-то
На одном из этажей сделали выставку последних фотографий Владимира Ильича, где он изображён больным, после нескольких инсультов. Разместили аккуратно, но всё равно не следовало бы этого делать. Эти снимки поместил в своей книге о Ленине Дмитрий Волкогонов, бывший член ЦК КПСС, гнусная личность. Сделать это в отношении инсультного больного не решилась бы и обыкновенная семья, а антиленинец решился. Таким образом, по его мнению, он доказывал нежизнеспособность ленинизма.
Но музей работал. В 1995 г. я, вместе с моим другом по Академии Ю.А.Филимоновым, в последний раз посетил его. В 1996-м году мэр Москвы Лужков закрыл музей, передав часть экспонатов в ведение Исторического музея. Власть расправлялась с великим вождем пролетариата, как только могла.
В 1994-м году я вступил в Российскую коммунистическую рабочую партию (РКРП), созданную осенью 1991-го года. Мои братья к тому времени уже работали в этой партии.
1993 г. Расстрел Дома Советов
В конце сентября 1993–го года мне довелось побывать в Москве. Сначала у музея Ленина, а позже – у Белого Дома. Сохранились мои записи от того времени.
«23-го сентября я в Москве. Спустился по улице Горького к музею Ленина. Картина необычная. Газет не продают. Люди не собираются. Стоят в униформе баркашовцы.
Зная о событиях, связанных с Белым Домом, с его роспуском по указу Ельцина, поехал туда на метро.
Съезд должен был начать свою работу с опозданием, так как депутаты с трудом добирались в Москву. Многим в аэропортах и железнодорожных вокзалах ставились рогатки. Информация о событиях в Белом Доме глушилась. Вокруг самого Дома Советов шли митинги москвичей.
От метро «Баррикадная» люди рекой тянутся вниз, к Белому Дому. Словно их магнит тянет. Именно здесь решается судьба Родины. На заборах и бетонной стене стадиона – прокламации, лозунги, решения общественных комитетов, гневные стихи, карикатуры на президента, Гайдара и прочих. Прохожим активисты раздают листовки.
На пути – баррикада: ящики, бочки, камни, арматура. Что-то вроде шлагбаума. Над ним реет красный флаг. Строгий седой рабочий с красной повязкой на рукаве. За 100 м до шлагбаума «газик» с тесно сидящими внутри милиционерами: греются.
Во дворе у Белого Дома до 3-4-х тысяч человек. Основная группа -1,5 тысячи – в центре, у микрофонов, слушают ораторов. Подошел поближе. Кто-то из них убежденно говорит в защиту Советской власти. «Кто такой?» – спрашиваю я. «Анпилов!», ответили мне как малому детяти. Народ вокруг стоит плотно, больше пожилой, бедно одетый, но лица светлые. Анпилов. От Российской коммунистической рабочей партии. Лицо простое, как у рабочего от станка, говорит просто, ясно, как бы беседуя. А где же КПРФ?