Красная площадь
Шрифт:
Она не отвечала. Она снова отвернулась к окну - там, за окном светловского кабинета, все шел снег, укрывая мягкими хлопьями и без того заснеженную Петровку и соседний сад «Эрмитаж».
– И вы готовы предать родного отца ради… чего? Галя!
– сказал я.
– Папу все равно снимут!
– резко повернулась она.
– Не сегодня, так завтра, через два месяца. А Боря… Они мне обещали, что они его скоро отпустят.
– Кто - они?
Галя опустила глаза, произнесла:
– Я не могу вам сказать.
– Галя, они вас обманут, - сказал я.
– Бакланов, Краснов, Щелоков -
Она промолчала. Что ж, подумал я, в конце концов, если она так любит этого Буранского, они могли уговорить ее молчать и пообещали, что чем гибельней для ее отца будет «дело Буранского», тем лучше для нее: после отставки Брежнева Чурбанов с ней немедленно разведется, Буранского освободят, и она счастливо заживет со своим любимым. А папе-Брежневу все равно пора на пенсию, так что никакого особого предательства нет, наоборот - ему лечиться надо, Леониду Ильичу, отдыхать…
В отделе кадров Большого театра следователь Тарас Карпович Венделовский получил целую пачку фотографий Бориса Буранского - во весь рост, анфас, в профиль. Действительно, наводчица-домушница Элеонора Савицкая была права: внешность у Буранского была весьма импозантная, с фотографий сразу бросались в глаза горделивая осанка, с немалой долей театральности, холеные руки и лицо, большие, темные, чуть навыкате глаза, длинные черные волосы и уже наметившийся пышный подбородок, подпираемый кружевным жабо. Взглянув на эти фото, любой тюремный надзиратель подтвердил бы первичный диагноз одного из ведущих раскольщиков Бутырской тюрьмы «Доцента» Грузилова: «Артист, психика слабая, за сутки сломается».
Из Большого театра Венделовский отправился в Союз художников СССР за фотографией еще одного арестованного приятеля Мигуна - грузинского художника Сандро Катаури.
Светлов приехал в МУР злой, как черт.
– Где Шамраев?
– спросил он в дежурке капитана Ласкина.
– У вас в кабинете, допрашивает Галину Брежневу.
Светлов положил перед Ласкиным пачку фотографий, изъятых им на квартире Тамары Бахши из ее семейного фотоальбома.
– Посмотри, пожалуйста, в картотеке «Бл…ского отдела» - нет ли там этой сучки, - приказал он.
– Если нет, поезжай в гостиницу «Украина», покажи фотки администратору. И пошуруй по другим злачным местам - к вечеру эту шалаву нужно найти!
Выйдя из ОВИРа, Николай Афанасьевич Бакланов подошел к своей запорошенной снегом служебной милицейской «Волге» и увидел, что поджидавший его шофер, старшина милиции Андреев, мирно спит за баранкой на переднем сиденье, разомлев от тепла в хорошо обогреваемой кабине, а машина между тем накренилась на спущенное левое заднее колесо. Бакланов разбудил шофера и молча показал ему на эту беду.
– Ох, еф тать!
– засуетился шофер.
– Где же это я гвоздя схватил?
Он ринулся к багажнику и сунул ключ в замок, но ключ в замке багажника не проворачивался и багажник не открывался.
– Паскуда!
– выругался шофер, стуча кулаком по замку багажника.
– Не иначе вода в замок попала, замерз, сука!…
Дальше пошли небольшие шоферские хитрости московских водителей: Андреев стал греть ключ над пламенем спички и совать его в замок горячим, но это не помогло.
Бакланов стоял на тротуаре, держа в руке свой неизменный черный кожаный портфель, и с тоской смотрел на эту суету. Хотелось есть, время было уже почти двенадцать. И в этот момент рядом с ним вдруг остановился проезжавший по Колпачному переулку чистенький, сияющий зеленый «жигуленок», и из машины, обрадованный встречей, шел к Бакланову какой-то хорошо одетый в пыжиковой шапке мужчина:
– Николай Афанасьевич, родной! Сколько лет, сколько зим! Не узнаете? А я вас сразу узнал! Ну? Ну, угадайте - кто я? Ну, пожалуйста! Ха! Никогда не угадаете! Михаил Беляков!
Ни фамилия, ни внешность этого веселого мужчины ни о чем не говорили Бакланову, но в жизни следователя такие встречи бывают, как минимум, раз в месяц - ваши бывшие подследственные узнают вас на улице, в ресторанах, в кино, и, в зависимости от срока, который они когда-то получили, либо плюют вам вслед, либо бросаются навстречу с распростертыми объятьями. Похоже, это был второй вариант…
– Ну как же?!
– говорил Беляков.
– Не помните? А дело Ростовского винтреста в 69-м году помните? Нас тогда 140 человек по делу проходило. Но вы меня тогда не под хищение, а под растяпство подвели, я всего три года получил. Но все! Я теперь честный человек, институт закончил, в «Масшвейторге» работаю. Николай Афанасьевич, за ради такой встречи - в любой ресторан, я приглашаю!
Бакланов припомнил, что действительно вел в 69-м дело Ростовского винтреста, но поди вспомни, кого ты тогда под какую статью подвел!
– Извини, я не могу в ресторан, я занят… - сказал Бакланов.
– Да бросьте! Мы все заняты! А жизнь-то идет! Уходит, подлая!
– настаивал Беляков.
– Ну, хоть по пивку, Николай Афанасьевич! Ей-богу, кровно обидите! Вы же мне как отец родной, на всю жизнь урок дали! Тут пивной бар рядышком, на Таганке, я как раз туда еду. Пиво обожаю…
Бакланов посмотрел в его просящие глаза, потом - на своего шофера, который, матерясь, безуспешно мучался с замком багажника, потом снова на своего соблазнителя. И спросил:
– А пиво-то есть там сейчас?
– Для меня?
– воскликнул Беляков.
– Для меня всегда есть! Поехали! Садитесь! Я вас потом в любое место подброшу…
И через семь минут Бакланов и Беляков уже были в шумном, набитом людьми пивном баре неподалеку от знаменитого Театра на Таганке. Влажный пивной дух, теснота за столиками, неяркий свет лампочек, тонущих в сигаретном дыму, очередь за бочковым пивом и какое-то особое духовное родство любителей пива привычно расслабили Бакланова. Беляков цепким взглядом оглядел зал, высмотрел кусок свободного стола и приказал Бакланову: