Красная тетрадь
Шрифт:
– А что ж ты сюда пришел-то, Никанор? – отхлынувший было страх вернулся с новою силой. На что это он намекает, образина каторжная? – Это ж опасно… для тебя. Или… ты специально меня ждал?
– Да нет, так сказать нельзя. Но вот, подвернулось. Отчего, думаю, не повидаться? Старое вспомнить… Небось, скучаетесь по Петербургу-то? Барышню ту вспоминаете ли, которая за вами в Сибирь примчалась?
– Не след нам с тобой нынче видеться! – решительно открестился от всего Дубравин. – Ты теперь на стороне Черного Атамана играешь. Небось, и он за такую встречу не похвалит. Или у тебя от него ко мне дело?
– Да какие ж у вас промеж собой дела могут быть? После всего-то? – искренне
Серж едва не застонал, слушая спокойные косноязычные рассуждения Никанора. Господи, да как же чужды ему они все! Чужды, темны, и бесконечно опасны. И этот беглый каторжник, выживший наперекор всему, и Черный Атаман со своими извращенными безумием понятиями о справедливости, о должном и недолжном. Живущие едва ли не зверинским образом, вечно пьяные рабочие, мелкие, безликие, одинаковые, как каменные божки, самоеды, местные хваткие выдвиженцы, умеющие все на свете превращать в деньги. Тайга, которая не знает ценности человеческой жизни, в которой тонут все концы и начала, бесконечность трактов, по которым все везут и везут из конца в конец необъятной державы лес, сало, корзины и человеческие судьбы… Где тот теплый, тихий, снулый мир мелких провинциальных чиновников, в котором ему, Сержу Дубравину, было суждено провести свою жизнь? Зачем и почему он когда-то покинул его? За какими иллюзиями погнался? И какой безумной и бессмысленной химерой обернулась из-за этого его нынешняя жизнь…
– Да чего ж ты теперь-то хочешь от меня, Никанор?! – зло блеснув глазами, спросил Серж. – Денег?
– Да так, покалякать хотел, – Никанор усмехнулся в бороду. – Да вы будто не расположены. Или… никак боитесь меня?
– А как я, по-твоему, должен реагировать, повстречав в тайге беглого каторжника, а? – нервно потирая ладони, поинтересовался Серж.
– Вот, значит, вы как… – Никанор погасил улыбку. Помолчал, еще, теперь уже сознательно, накапливая напряжение в разговоре. – А вот о чем подумайте: отчего это смирный мужик-слуга беглым каторжником стал? Нет ли в том и вашей вины?… Деньги ваши мне не нужны. Своих хватает. А что до страха вашего, так то – пускай. Бойтесь, Сергей Алексеевич, бойтесь. Вам ведь есть, чего пугаться-то…
С этими словами Никанор поднялся с бревна, на котором сидел, и, заметно прихрамывая, скрылся в кустах. Серж остался стоять с поднятыми к лицу руками, как будто бы собрался поиграть в детскую игру «я спрятался», в которую так любят играть с заботливыми родителями и няньками пухлощекие младенцы. Закрыл глаза ладошками и все: нет меня! Я спрятался!
Да только куда спрячешься от самого себя?!
Закат между тем догорал, но нежная красота его истекала на Березуевские разливы напрасно. Никто более им не любовался.
Глава 25
В которой остяк Алеша решительным образом вмешивается в происходящие события, Вера пытается спасти Никанора, а на прииске «Мария» происходит множество всяких недобрых событий
«Припасы за пуд (руб.)
Крупа гречная и ячная 5.40
Мука ржаная и пшеничная 4.20 и 5.50
Мясо соленое 6.60
Масло скоромное 45 к. за фунт
Мед 14.40
Сахар 50 к. за фунт
Соль 2.90
Чай кирп. 1.30 – 1 кирпич
Чай байховый 1.80 за фунт
Прочие товары
полушубки киргизские 3 рубля
перешитые 7 рублей
подошвы дубл. 50 к.
Рукавицы мурашинские 55
лосиные 90 к.
Рубахи ситц. обыкновенные 1.80
нарядные 2.50
Сапоги кунгурские 5.40
Сукно крестьян. 22 к.
Шаровары плисовые 5.20
тиковые и триковые 2.50
холщовые 1.40
дабовые 1.80
Шубы русские 10.50
киргизские 7.20
Шляпы мужские 1.80
белые 1.50
……»
– Что творишь? – спросил Алеша, споро не входя даже, а вкатываясь в комнату, в которой стоял Верин рабочий стол.
– Да вот, смету для лавки… Все ладно вроде. Для Выселок я на масло до 14 рублей накинула…
– А нам сколько обошлось?
– Восемь рублей, шестьдесят одна копейка за пуд… Раскошелятся. А у тебя что за новости?
– Нехороши новости, ласочка. Прям, однако, не знаю, как и сказать.
– Прямо и говори. Чего тянуть-то?
– На приисках у Опалинских неладно. Расчет скоро. Люди волнуются. Работать-то заставляли за всех, в том числе и за тех, кто к нам ушел, а каков-то подсчет будет? Кто-то гоношит: ничего вам лишку не заплатят, долг за отходников артель покроет – моральный, видите ли, хозяевам убыток… Откуда такое течет – не разобрать. А вот другое – точно называют. Якобы Вера Михайлова доподлинно узнала, что Опалинские и Гордеев вздумали после закрытия сезона подать на тех рабочих, что контракт разорвали, в суд. И лишить их всех прав состояния, крестьян оштрафовать, ссыльных выпороть и всех разом – в тюрьму на три года. А чтоб того не случилось, велела упомянутая Вера Михайлова контору, где контракты хранятся, – сжечь к чертовой матери! Тогда, дескать, никакой суд ничего не докажет…
– Господи, Алеша! – Вера вскочила из-за стола, обернув подол вокруг ножки стула и с шумом опрокинув его. Грохот упавшего стула каким-то парадоксальным образом позволил ей разрядиться и не завопить в голос от возмущения. – Ты же понимаешь, что ничего подобного я говорить ни в коем разе не могла! – уже тише сказала она.
– Я-то понимаю, ласочка, а вот поймут ли пристав с исправником? Особенно, если весь этот сброд в одно место пальцем тыкать станет. Когда их после всего прижмут-то по-настоящему…
– А кто ж это, по-твоему, запустил все?
– Думаю, однако, что сами Опалинские. Может, инженер ихний присоветовал, чтобы сначала сезон не срывать… Уж больно тогда, в начале-то лета, все гладко прошло. Чего-то ждать надо было…
– Ерунда! Не может быть! И что ж им за выгода, если контора сгорит? Да еще под шумок общий бунт начнется. Как тогда… – Вера зябко передернула плечами.
– Может, им нынче и бунт в строку. Прииски Опалинским так и так закрывать надо. Если что-то из этого у них пройдет, пока суд да дело, да штрафы… Закрытие приисков случится под контролем казаков и полиции. Никто и пикнуть не посмеет. И они получатся уже не обидчики приискового люда, а сами обиженные. К тому же из всего выйдет, что рабочим как бы и вовсе платить не надо. Да еще и все у них, у обиженных народом Опалинских-Гордеевых, в долгу. Ну и тебе за все отомстить – тоже не последнее дело…
– И что ж нам теперь делать-то, Алеша? Как избежать? Полиция и так на меня косо смотрит, а если… Это ведь глупость выйдет, если мне теперь пойти и сказать: нет, я, мол, этого не говорила вовсе. Слово-то уж вылетело, хоть и не понятно, откуда… Алешенька, голубчик, ты ведь умный, придумай что-нибудь…
– Единственное, что приходит в глупый таежный голова старого остяка, может тебе, ласочка, здорово не по нутру прийтись… – задумчиво сказал Алеша, коверкая русский язык, как делал всегда, когда хотел прикрыть какие-то свои мысли и чувства.