Красная трава

Виан Борис

Вольф протянул руку и схватил Хмельмаю за плечо.

— В любом случае, — сказал он, — ты и твой мазурик, сегодня вечером вы оба ужинаете дома.

— О, конечно! — сказала Хмельмая. — Только оставьте хоть раз сенатора Дюпона с нами… А то он всегда на кухне, бедный старик!

— Он подохнет от несварения, — сказал Вольф.

— Шикарно, — сказал Ляпис, изо всех сил стараясь быть веселым. — Устроим, значит, настоящую пирушку.

— Можете рассчитывать на меня, — сказала Лиль.

Ей очень нравился Ляпис. У него был такой юный вид.

— Завтра, — сказал Вольф

Ляпису, — присматривать за всем придешь сюда ты. Я денек отдохну.

— Никакого отдыха, — пробормотала, ластясь к нему, Лиль. — Каникулы. Со мной.

— Можно мне будет пойти с Ляписом? — спросила Хмельмая.

Сапфир нежно сжал ее руку, пытаясь донести, как она мила.

— А! — сказал Вольф. — Я согласен. Только без саботажа.

Еще один резкий щелчок, и насадка второго сегмента выдернула со скамьи запасных третий.

— Она работает сама собой, — сказала Лиль. — Пошли отсюда.

Они повернули назад. Все устали, будто после большого напряжения. В сумеречном воздухе возник мохнатый серый силуэт сенатора Дюпона, которого только что спустила горничная, он трусил к ним, мяукая во все горло.

— Кто научил его мяукать? — спросила Хмельмая.

— Маргарита, — ответила Лиль. — Она говорит, что ей больше нравятся кошки, а сенатор ни в чем не может ей отказать. У него, правда, от этого побаливает горло.

По дороге Сапфир взял Хмельмаю за руку, он дважды оглядывался. Во второй раз ему показалось, что, шпионя за ними, сзади кто-то идет. Без сомнения, виной тому расшалившиеся нервы. Он потерся щекой о длинные светлые волосы шедшей с ним в ногу девушки. Далеко позади на фоне переменчивого неба рокотала машина, и Квадрат был пустынен и мертв.

ГЛАВА III

Вольф выбрал у себя на тарелке аппетитную кость и переложил ее в тарелку сенатора Дюпона, который восседал напротив него с элегантно повязанной вокруг тщедушной шеи салфеткой. Преисполненный ликования сенатор обозначил было веселый лай, но тут же трансформировал его в великолепно модулированное мяуканье, почувствовав на себе тяжесть разгневанного взгляда горничной. Та тоже поднесла свои дары: скатанный ее чернющими пальцами преизрядный шар хлебного мякиша. Сенатор проглотил эту штуковину со звучным «глыть».

Остальные четверо разговаривали в традиционном застольном жанре: передай мне хлеб, у меня нет ножа, одолжи мне перо, где же шары, одна из свечей у меня ни черта не кочегарит, кто же победил при Ватерлоо, каждый понимает в меру своей исперченности и каждый кулич свою начинку хает. Все это весьма немногословно, так как в общем и целом Сапфир был влюблен в Хмельмаю, Лиль — в Вольфа… и наоборот — для пущей симметрии. И Лиль была похожа на Хмельмаю: у обеих были длинные светлые волосы, поцелуйные губы и тонкие талии. Хмельмая носила свою повыше по причине усовершенствованных ног, зато Лиль выказывала более красивые плечи, ну и Вольф на ней женился. Без своего табачного комбинезона Ляпис Сапфир сделался куда более влюбленным; это была первая стадия, он пил чистое вино. Жизнь была пуста и в ожидании, не грустна. Это для Вольфа. Для Сапфира — бьющая через край и не поддающаяся

определению. Для Лиль жизнь была необходимостью. Хмельмая о жизни не думала. Она жила — и только, такая милая, оттого что уголки ее глаз были как у лани или пантеры.

На стол подавали, и со стола убирали, кто — Вольф не знал. Он не мог поднять глаз на прислугу, он стеснялся. Он налил вина Сапфиру, который выпил, и Хмельмае, которая засмеялась. Горничная вышла и вернулась из сада с консервной банкой, полной земли и воды; чтобы его подразнить, она стала заставлять сенатора Дюпона проглотить эту смесь. Тот поднял в ответ адскую шумиху, сохраняя, однако, достаточно самообладания, чтобы время от времени мяукать, как обычный домашний кот.

Подобно большинству повторяемых каждодневно действий, трапеза эта не имела ощутимой длительности. Она продолжалась — и только. В красивой комнате со стенами из лакированного дерева, с большими оконными проемами, застекленными голубоватыми стеклами, с потолком в полосах прямых темных балок.

Чтобы создать ощущение уюта, пол, покрытый бледно-оранжевыми плитками, отлого понижался к центру комнаты. На красиво выложенном разноцветным кирпичом камине был водружен портрет сенатора Дюпона в возрасте трех лет, в красивом кожаном ошейнике, инкрустированном серебром. Спиральные цветы из Малой Азии украшали прозрачную вазу, между их шишковатых стеблей сновали маленькие морские рыбки. За окном плакали сумерки, оставляя длинные потеки своих слез на черных щеках облаков.

— Передай мне хлеб, — сказал Вольф.

Сапфир, сидевший напротив, протянул правую руку, взял корзинку и подал ее левой рукой — почему бы и нет.

— У меня нет ножа, — сказала Хмельмая.

— Одолжи мне перо, — ответила Лиль.

— Где же шары? — спросил Сапфир.

Потом они помолчали несколько мгновений, ибо сказанного вполне хватало, чтобы поддержать беседу за жарким. К тому же в этот вечер, в этот праздничный вечер жаркого они не ели: здоровенный цыпленок, поджаренный на сусале, кудахтал под сурдинкой посреди блюда из австралийского фарфора.

— Где же шары? — повторил Сапфир.

— Одна из свечей у меня ни черта не кочегарит, — заметил Вольф.

— Кто же победил при Ватерлоо? — без предупреждения вмешался сенатор Дюпон, перебивая Лиль.

Что вызвало повторную паузу, ибо не было предусмотрено программой. Как бы парируя, Лиль и Хмельмая вознесли в унисон свои голоса.

— Каждый понимает в меру своей исперченности… — очень спокойно заявили они.

— И каждый кулич свою начинку хает и хает, — двойным каноном отозвались Сапфир и Вольф.

Однако было видно, что думают они о чем-то другом: их глаза перестали гармонировать друг с другом.

Ужин продолжался ко всеобщему удовлетворению.

— Посидим еще? — предложил за десертом Ляпис. — Неохота идти наверх спать.

Он занимал одну половину второго этажа, Хмельмая — другую. Вот так, по чистой случайности.

Лиль хотелось бы уже пойти и лечь с мужем, но она подумала, что это, быть может, позабавит Вольфа. Его отвлечет. Освежит. Раззадорит. Вечеринка с друзьями. Она сказала: