Красная Валькирия
Шрифт:
– Колбасьев, что-то не то переводишь!
– после этого выговаривал переводчику Раскольников.
– Ты что там британцу плетешь? Стишки собственного сочинения? Не забывай, я тебя понимаю и насквозь вижу. Пока я у "ростбифов" в военном плену жидкий "поридж" жрал, я их собачьему лаю выучился лучше, чем тебе кажется! ...Ты глазенки-то смири, и бирюлькой своей не сверкай на меня, я не баба. Еще разобраться надо, заслужил ты Боевое красное знамя или нет!
Но тут появлялась Лариса, бесцеремонно вмешивалась в процесс наведения флотской субординации и уводила Сергея Адамовича в сад - читать
– Товарищ Федор, - по-дружески прямо советовал Раскольникову Лепетенко.
– Я бы, на твоем месте, присмотрел за женой и этим переводчиком! Дождешься - фурага на рога не влезет!
– Семен, язык придержи, - пояснял Лепетенко его место Раскольников.
– Я не могу запретить супруге общаться с сотрудниками миссии. Там все чисто. Стишата почитывают... Пойди послушай, если такой бдительный.
– Обижаешь, Федор, - не совсем твердо отвечал Лепетенко, прихлебывая из горлышка.
– Поймешь: для тебя стараюсь, да поздно будет... И пойду! Послушаю, какие такие стишата... Нам не привыкать...
– Иди, - обреченно махал рукой Раскольников, - Ладно уж, потом мне расскажешь... Э, флягу куда поволок?!
Напившись, Федор ронял тяжелую и мутную голову на покрытый зеленым сукном стол. Ему было на удивление все равно. Лепетенко нетвердым шагом выходил в сад, на звук рифмованных слов, которые были ему глубоко чужды и неинтересны:
– О тебе, моя Африка, шепотом, В небесах говорят серафимы... И твое открывая Евангелье, Повесть жизни ужасной и чудной, О неопытном думают ангеле, Что приставлен к тебе, безрассудной, - нараспев читал "переводчик", а "полпредша" чуть не плакала...Лепетенко подходил к странной паре, старательно делая вид, что закуривает. Искоса, пьяным взглядом смотрел на Ларису Михайловну и толмача, который предусмотрительно замолкал при его появлении. Потом Семен возвращался к полпреду, докладывать.
– Слышь, Федорыч, - говорил он Раскольникову.
– Действительно стишки читает. Что-то про серафимов и ангелов... Не пойму, духовное что ли? Как таких в органах терпят? Про Африку ерунда какая-то, что к ней ангелы приставлены... Или "архангелы"... Это уже про жандармов, значит... Такое мое мнение.
– Так это он Лариске ЕГО стихи читает!
– скрипел зубами Раскольников. Стучал кулаком по столу от бессильной злости, разливал чернила и виски.
– Чьи, Федорыч?
– непонимающе спрашивал Лепетенко, подхватывая падающую флягу, - Вот засада! Пустая...
– Да белогвардейца одного, тоже поэтишки, с которым до меня путалась, сучка богемная, - стонал Раскольников.
– В Питере его к стенке прислонили, а он мне до сих пор жизни не
– Ты чего, Федор, сам его приложил, беляка этого? Или поспособствовал?
– как бы невзначай интересовался Лепетенко, даже в пьяном виде не упускавший случая залезть в прошлое начальника (пригодится!).
– Поспособствовал... А мог бы - сам в расход вывел! Не до того тогда было. Кронштадская буза только прошла, тишком сидел.
– Может, надоумишь, как? Глядишь, и мне пригодится.
– А ты сам не знаешь, или нож на меня точишь, гнида?
– Раскольников протянул через стол руку сграбастать собутыльника за ворот расстегнутого френча. Лепетенко ловко увернулся:
– Не бузуй, Федор. Ты мне не только командир, братишка, знаешь. Обидные такие твои слова! Сам понимаешь, время такое. Поделись опытом.
– С тобой, что ли?
– Раскольников пьяно расхохотался.
– Ты, Семка, сам эту науку лучше меня знаешь! Черкнул кому надо что надо. Что, к примеру, на квартире у гада кронштадские прокламации... А не нашли бы - подкинули! Кому вера - ему, или мне?! Хотя, сейчас уже и мне веры не будет. А тебе - да, может быть. Мотай на ус...
– Ну, Федор, я к сарбозам еще за одной сгоняю - они эту сивуху по два штофа за фунт отдают! Жадоба...
Семен уходил и забывал вернуться. Раскольников спал, или бредил, и снова видел во сне ненавистное лицо мертвого соперника с победно смеющимися косящими глазами.
Под утро, проводив свою даму до порога ее комнаты и нежно пожав ее узкую, но крепкую ладонь, Сергей Колбасьев возвращался к себе в самом приятном расположении духа. Вдыхая ароматы южной ночи и игнорируя доносившийся из города унылый рев ишака, он размышлял о том, как некстати революционная мораль провозгласила поцелуй желанной женской ручки пережитком старого режима. Ведь без этого гораздо сложнее стало перейти к более приятным частям тела... А полпреда Раскольникова он достанет. Рано или поздно.
– Сергей Адамыч, разговор имеется, - прозвучал внезапно весьма неприятный на фоне этих сладостных раздумий голос. На скамье, еще хранившей тепло ее тела, развалился Семен Лепетенко в расхристанном кителе и с початой бутылкой виски в руке, но выглядевший вполне трезвым. Колбасьев молча опустился рядом.
– Ты красный военмор, Гражданку прошел, воевал, - сказал бывший переводчик, в голосе его звучали хорошо поставленные проникновенные нотки.
– Я тоже. Ты мой братишка, тебя уважаю. Предупредить хочу.
– О чем?
– заметно оживился Сергей Адамович.
– Бойся полпреда. Он тебя к своей бабе опасно ревнует. Просто полундра. Хорошо, пьяный был - я у него наган силой вырвал и на боковую спровадил - сейчас дрыхнет.
– Спасибо, - сдержанно поблагодарил Колбасьев, привыкший не показывать своих эмоций людям, низшим по положению.
– Я остерегусь.
Лепетенко криво усмехнулся:
– Остерегись, остерегись. Только поскорее. Ты знаешь, у полпредши человек до Федора был, стишки те писал, про Африку, про архангелов. Беляк, правда... Федорыч сегодня весь вечер похвалялся, что и тебя, как его... У того там прокламации какие-то нашли, или что? Смотри!.. Я предупредил.