Красная зима
Шрифт:
От золота б он и сам не отказался! И уж точно не отдал его каким-то земляным червякам.
Увы, перед отъездом Петер так душевно освободил казну от лишних денег, что туда заходить было стыдно. То ли деньгохранилище, то ли бальный зал… В такую казну ворье – и то приглашать совестно, как бы на бедность подавать не начали…
Петер, сволочь такая!!!
Финансировать Освобождение было решительно не на что.
Но – бумага была. А потому жом Пламенный распорядился напечатать несколько тысяч
Сейчас.
Временно…
А потом, через год или два, крестьяне смогут обменять эти облигации на деньги. Обязательно!
Кто-то из присутствующих не верит в дело Освобождения? Поименно, пожалуйста! И шаг вперед для удобства. Чтобы не промахнуться…
Крестьяне верили, конечно. Но сдавать продукты не торопились. Приходилось устраивать реквизиции.
Выглядело это так.
Сначала жом Кролик приходил в село или деревню и пытался уговорить сдать излишки продуктов.
Вот как сейчас.
– Ты мне, жом, деньги давай, – протянул староста, недовольно разглядывая бумажку. – А енто – шо? С ентим и в отхожее место не сходить – больно бумага плотная. Расцарапает усе…
– Сказано ж тебе, – огрызнулся жом Кролик. – Денег сейчас нет. Летом на деньги обменяешь, в Звенигороде…
– Летось… кушать-от сейчас всем хочется… и иде тот Звенигород? А иде мы…
Жом Кролик скрипнул зубами.
– Твой ответ?
– Ты мне денег дай, жом. А уж мы найдем что продать…
Хитрый взгляд старосты стал последней каплей.
От сильного удара дед улетел спиной вперед, только лапти в воздухе мелькнули. А дальше…
Два десятка человек.
Два десятка ружей.
Крепкие мужики… навалиться всем миром?
А вот что-то мир иногда наваливаться и не спешит… каждый о своей шкуре думает и о своей семье, и… вдруг пронесет?
Не пронесло.
Крестьян согнали на главную площадь – всех. Там и держали под прицелом пулемета, благо выдавался и такой на отряды. А освобожденцы шли по домам, отмечая – вот этот богаче, вот этот беднее…
Понятно же, где богаче – там мироед…
Кому-то понравился платок. Кому-то – подсвечник… Кто-то залез за икону в поисках денег… полетела на пол лампадка, жалобно зазвенело, разбиваясь, стекло…
– Что ж вы делаете, ироды?!
Фельдшер. Пьяный в темную голову, бесстрашный и решительный. За свои инструменты, приглянувшиеся мародеру, он готов был и зубами грызть… и так что пропало…
Ошарашенный солдат Свободы отступил на шаг. Фельдшер наступал, расхристанный, пьяный, вонючий, но яростный и, наверное, опасный.
– Не смей трогать, ты…!
Растерянность сменилась злостью, злость – действием.
Выстрел в деревенской тишине прозвучал громом небесным.
– Убили!!! – заголосила одна из баб. – У-У-У-У-УБИ-И-И-И-И-И-ИЛИ!!!
Прасковья
Вспомнились слова той странной торы.
«Придут. Хлеб отберут, убивать будут, грабить, жечь… Ничем ты это не остановишь, только себя и детей сберечь попробуй…»
И Прасковья выпихнула мальчишек из дома быстрее, чем сообразила, что делает.
– Бегите в наш схрон! Там прячьтесь, пока я сама за вами не приду! И не смейте возвращаться!
Ванятка с Васяткой метнулись мышами, бегущими от кошки.
Они не помнили слов странной гостьи. Но страх в голосе матери был убедительнее любой памяти. Страх – и ее глаза. Жуткие, темные…
Когда приходит беда, птица уводит врага от своего гнезда. Притворяется раненой, припадает на крыло…
Прасковья не может сбежать – ее будут искать. Но ее детей не найдут. Она скажет, что отослала их в соседнюю деревню.
И… не удержалась.
Стукнула к соседке.
– Мотря, детей и хлеб спрячь!
Послушается ли, нет ли… а все одним грехом на душе меньше будет!
Когда начали стрелять…
Когда раздался дикий крик: «Уби-и-и-и-и-ли-и-и!!!»…
Когда крестьяне заволновались…
Прасковья стояла рядом с Мотрей. Детей Мотриных на площади, кстати, не было. То ли в погреб пихнула, то ли на чердак, но хоть с собой не потащила.
Убивать будут, грабить, жечь…
Чутьем загнанного зверя Прасковья поняла, ЧТО сейчас будет.
Рванула за руку Мотрю, дернулась к ближайшему плетню… какие там заборы? Плетень, да еще и с прорехами, а к чему больше-то?
Все свои, все друг друга знают, никто чужого не замает…
Мотря была негибкой, она не понимала.
А…
Крестьяне заволновались.
– СТОЯТЬ!!! – заорал кто-то из «збройных».
Толпа – опасный зверь. Сейчас кинется, и их сомнут, задавят числом, уничтожат…
Не так их много, чтобы справиться, когда на людей находит остервенение. Они опасны… они кидаются, они зубами и когтями во врага вцепляются, они о себе уже не думают…
Те, кто носит оружие, знают об этой особенности. И – боятся.
Человеку в таком состоянии неважно – на пулеметы идти, на пушки… он – дойдет. И вцепится.
Прасковья упала за секунду до того, как раздались первые выстрелы.
Упала, потянув за собой подругу.
Упала под плетень, откатываясь подальше от ног и дороги, на обочину…
Летом здесь росли лопухи. Густые, высокие, способные укрыть. Сейчас их не было. Но…
Никому до Прасковьи и дела не было.
Первые выстрелы.